Гончаров - Владимир Мельник Страница 51

В одном из писем к автору этой книги О. В. Мусин-Пушкин пишет: «Да, она была очень красивая женщина!»

Потом их дороги разошлись надолго, до 1855 года… За это время Гончаров стал известным писателем, автором «Обыкновенной истории», поднялся по служебной лестнице, объездил весь мир на фрегате «Паллада», был в Европе, Африке, Индии, Китае, Японии… Словом, пожил, повидал свет. Наконец, он вошел в цветущий для писателя возраст. Один из романов, кажется, уж и совсем бы готов проклюнуться, даже в конце 40-х годов написался и был восторженно встречен всей читающей Россией «Сон Обломова». Герой весь был ясен. Не было лишь героини. В романе и для романа не хватало лишь одного — женщины.

Радостным, полным надежд и планов было его возвращение из кругосветного плавания. Он помолодел, поздоровел, многое понял о мире и о себе самом. Жить хотелось! Здесь-то и подстерегала его судьба. В августе 1855 года он снова встретил у Майковых своя полузабытую знакомую. В эти месяцы, первые после возвращения домой, в Россию, все казалось сказкой, все казалось возможным. Особенно любовь. Неужели он, цветущий, не старый еще мужчина сорока трех лет, знаменитый писатель, а теперь еще и путешественник, не может рассчитывать на внимание молодой прекрасной женщины? Ему казалось, что — да… Он без раздумий, еще в чаду первых ласковых встреч с милыми сердцу друзьями и знакомыми, причислил себя к многочисленным почитателям юной женщины…

Именно — без раздумий! Забыл, стало быть, Иван Александрович, какие слова своею рукою записал тринадцать лет назад в альбом к юной Лизе Толстой: были, были там упоминания и об «амурах», и «сердцах», и «трофеях», а главное — было противопоставление своей прозы чужой поэзии. Ведь, как сказано у Пушкина, именно «года к суровой прозе клонят». Вот именно, года! И то, что ему казалось не таким уж важным делом, для неё могло стать непреодолимой преградой. Не преткнуться бы об этот невидимый порог!

Первые записки, написанные в августе 1855 года, носят как бы шутливый характер: Иван Александрович как будто шутит, подчеркивая через каждое слово: «Не угодно ли». Дамский угодник, и только. Однако чем далее, тем очевиднее, что это настоящее и притом опасное чувство, забирающее всего человека, терзающее, словно болезнь. И как неожиданно для самого себя! От записки к записке, от письма к письму он все более серьёзен, все менее способен к шутке, хоть и старается прикрыть это, благо что литератор. Он все более и более страдает. Всё яснее, что чувство остаётся без ответа. Неужели же он, знаменитый писатель, зрелый мужчина, не более чем очередная победа девического самолюбия?!

Сначала он спрашивает позволения проводить, принести китайский альбом, выполняет мелкие поручения, которые сам же выпрашивает. Не теряет надежды, шутливо употребляет слово «старый»: «пощадите стариков», «самый старый из… ваших почитателей». А вдруг да и получит в ответ: «Да какой же Вы, Иван Александрович, старик? Не напускайте на себя!» Но — увы! Молчит Лиза, ничего не говорит. В конце октября он признается: «Я болен ею… то кажется, что я стою в страшной темноте на краю пропасти, кругом туман, то вдруг озарит меня свет и блеск ее глаз и лица — и я будто поднимусь до облаков…» И вот приходит полное прозрение. Как хороший доктор, он сам себе поставил диагноз: жестокий, правдивый. Его болезнь называется — возраст. «Вдруг оказать ей: я люблю! что так хорошо звучит в устах молодости, то в моем голосе задребезжало бы дико…» Отсюда-то почти извинительный тон многих его писем к ней: он как бы виноват перед ее молодостью.

Итак, к концу 1855 года Иван Александрович уже не питал никаких иллюзий относительно возможностей своего успеха: дело было проиграно без остатка. Но кто же встал между ними и что дальше случилось о Елизаветой Толстой? Отразилось ли столь близкое знакомство с великим романистом на ее судьбе? И что стало с самим Гончаровым?

Что касается автора «Обломова», то он еще очень долго не забудет этой своей любви, хотя никто вокруг этого, может быть, и не замечал. Или, может быть, делали вид, что не замечают его жестоких внутренних страданий? Нет сомнения, что Елизавета Васильевна оставила слишком глубокий — на много лет — шрам в его сердце. Он еще раз переживет этот бурный (хотя и безответный) роман летом 1857 года, когда за три месяца совершится «мариенбадское чудо» — напишется роман «Обломов». В Ольге Ильинской он снова будет переживать свою страстную любовь к Толстой, в облике героини романа отразит и запечатлеет навеки лучшие черты Елизаветы Васильевны, в которой прежде всего ценил ее «артистизм», способность доставлять эстетическое наслаждение самим своим духовным устройством: «Когда я тоньше и понимаю и чувствую, когда пробуждается потребность к эстетическим наслаждениям, Вы тотчас являетесь в памяти…» Память о Толстой, вероятно, была чрезвычайно долгой, но теперь это уже тайна.

Кто же занял его место в сердце Елизаветы Толстой? Каков он, Александр Илларионович Мусин-Пушкин? К сожалению, о нем почти ничего не известно. Но то, что известно, несколько будоражит воображение. Родился он в 1831 году. То есть был на четыре года младше своей кузины и жены и на девятнадцать лет младше Ивана Гончарова. С фотографий на нас смотрит молодой, красивой и благородной внешности человек с характерными «азиатскими» припухлостями вокруг глаз. Высокий, спокойный лоб, несколько изнеженная и барственная грация. Борода, усы имеют европейский вид. Во всей позе грациозная непринужденность. Нет, недаром Иван Александрович Гончаров (в порыве ревности, конечно) позволил себе замечание о нем, когда Толстая дала ему прочесть свой дневник, где главным героем был ОН: «Вы все обращаетесь к внешней его стороне, едва вскользь упоминая об уме, душе, etc., а то все «красивая поза», «опершись на руку» — да тут же непременно и «конь». Я все думал, что у Вас это должно быть полнее». Впрочем, это еще не дает нам повода плохо судить о внутренних качества Александра Илларионовича. Вполне может быть, что со столь импозантной внешностью он соединял и незаурядные душевные и другие качества. Александр Илларионович был военным в чине ротмистра. То есть он был офицером кавалерии, — и вот откуда тот «конь», которого так ревниво подметил Гончаров в дневнике Лизы Толстой! Если учесть, что ее брат Александр Васильевич тоже был военным, можно сказать, что в роду Толстых военная служба была делом традиционным и почетным и что Лиза была воспитана в такой семье, где к военным питали слабость. Эта пара смотрелась очень банально: молодая красавица, отдающая предпочтение молодому графу-офицеру перед чиновником на пятом десятке лет. Ничего удивительного. Удивительное и необычное было в другом. Этот чиновник был великим русским писателем.

Между прочим, известно одно письмо Гончарова к Мусину-Пушкину. Письмо это любопытно и потому, что речь в нем идет о… поклонении Гончарова «красоте, уму, прочим достоинствам» Елизаветы Васильевны. Поклонении, конечно, чисто платоническом. Хотя реакцию молодого жениха Елизаветы Толстой предугадать трудно. Вот отрывок из этого письма (от 30 октября 1856 года, то есть за три месяца до свадьбы): «Вот портрет Елизаветы Васильевны, который я взял у Левицкого ^[196] уже после ее отъезда, извините, милостивый государь Александр Илларионович, что я не предложил Вам другого портрета, сделанного Левицким же по указанию Николая Аполлоновича (Майкова. — В. М.): кроме сходства с оригиналом, он представляет еще и идеал общей женской красоты: так искусно Николай Аполлонович уловил самую поэтическую сторону этой красоты. Если Вы позволите, я сохраню этот портрет у себя и буду поклоняться ему артистически.