Русская армия между Троцким и Сталиным - Леонид Млечин Страница 50

в) т. Дыбенко вместо добросовестного выполнения своих обязанностей по руководству округом систематически пьянствовал, разложился в морально-бытовом отношении, чем давал очень плохой пример подчиненным!

Ввиду всего этого СНК СССР и ЦК ВКП(б) постановляют:

1. Считать невозможным дальнейшее оставление т. Дыбенко на работе в Красной Армии.

2. Снять т. Дыбенко с поста командующего Ленинградским военным округом и отозвать в распоряжение ЦК ВКП(б).

3. Предложить т. Маленкову внести свои предложения о работе т. Дыбенко вне военного ведомства.

4. Настоящее постановление разослать всем членам ЦК ВКП(б) и командующим военными округами».

Конечно, все обвинения против Дыбенко были липовыми. Но думал ли он в тот момент, что столь же нелепыми были обвинения против Тухачевского и других военачальников? А ведь Дыбенко вел себя на процессе очень активно, яростно обличал недавних сослуживцев, нисколько не сомневаясь в том, что подсудимые — враги и немецкие шпионы. Теперь в роли обвиняемого оказался он сам и столкнулся с тем, что никто не желал верить в его невиновность.

Пытаясь спастись и надеясь оправдаться, Дыбенко написал письмо вождю:

«Дорогой тов. Сталин!

Решением Политбюро и Правительства я как бы являюсь врагом нашей родины и партии. Я живой, изолированный в политическом отношении, труп. Но почему, за что?

Разве я знал, что эти американцы, прибывшие в Среднюю Азию с официальным правительственным заданием, с официальными представителями НКИД и ОГПУ, являются специальными разведчиками? На пути до Самарканда я не был ни одной секунды наедине с американцами. Ведь я американским языком не владею.

О провокаторском заявлении Керенского и помещенной в белогвардейской прессе заметке о том, что я якобы являюсь немецким агентом. Так неужели через двадцать лет честной, преданной Родине и партии работы белогвардеец Керенский своим провокаторством мог отомстить мне? Это же ведь просто чудовищно.

Две записки, имеющиеся у тов. Ежова, написанные служащими гостиницы «Националь», содержат известную долю правды, которая заключается в том, что я иногда, когда приводили знакомые ко мне в гостиницу, позволял вместе с ними выпить. Но никаких пьянок не было.

Я якобы выбирал номера рядом с представителями посольств? Это одна и та же плеяда чудовищных провокаций…

У меня были кулацкие настроения в отношении колхозного строительства. Это чушь…

Я понимаю, что я не буду возвращен в армию, но я прошу, и я на это имею право, дать мне возможность остаток моей жизни отдать целиком и полностью делу строительства социализма в нашей стране, быть до конца преданным солдатом ленинско-сталинской партии и нашей Родины.

Тов. Сталин, я умоляю Вас дорасследовать целый ряд фактов дополнительно и снять с меня позорное пятно, которое я не заслуживаю».

Сталин равнодушно переправил письмо наркому Ворошилову. Участь Дыбенко уже была решена.

19 февраля 1938 года Павла Ефимовича вызвали в Москву.

Его вдова, Зинаида Викторовна, рассказывала много лет спустя, что, когда Дыбенко собирался на вокзал, ему машину не дали и никто из недавних подчиненных или знакомых не пришел провожать. Они приехали вдвоем с женой. Он поставил чемоданчик в купе. С женой вышли в тамбур — постоять последние минуты. Поезд тронулся, она спрыгнула уже на ходу и еще шла по перрону, провожая. Думала, что они больше не увидятся.

Но он вернулся, рассказал, что ему предъявлены серьезные обвинения — в потере революционной бдительности, разглашении военной и государственной тайны, что его уволили из рядов РККА, но назначили заместителем наркома лесной промышленности СССР.

Он немного воспрял духом, надеясь, что худшее позади, поехал в командировку на Урал. Из Свердловска прислал жене телеграмму: «Доехал благополучно. Подробно напишу письмом».

Но в Перми его арестовали и этапировали в Москву. Назначение в наркомат и командировка были все тем же испытанным способом оторвать командарма 2-го ранга от боевых товарищей — на всякий случай.

Следствие шло пять месяцев. Бывшего наркома избивали. Заставили подписать показания о том, что он еще в 1915 году стал агентом царской охранки и выдавал революционных матросов.

В обвинительном заключении говорилось:

«В 1918 году Дыбенко, будучи послан ЦК КП(б)У на подпольную работу в Крым, при аресте его белогвардейцами выдал подпольный большевистский комитет и затем был завербован германскими оккупантами для шпионской работы.

С 1918 года и до момента ареста в 1938 году Дыбенко проводил шпионскую, а затем и пораженческую деятельность по заданию германской разведки…

С 1926 года Дыбенко устанавливает связь с правыми в лице Егорова А.И., бывшего тогда командующим Белорусским военным округом, Левандовским — командующим Кавказской армией и другими и начиная с 1929 года входит в руководство организации правых в РККА, связанной с Рыковым, Бубновым, Томским и другими руководителями правых…»

Поскольку Дыбенко ездил в Германию на маневры рейхсвера, последовало стандартное обвинение:

«По заданию германской разведки и руководства военной организации правых Дыбенко проводил подрывную вредительскую деятельность в боевой подготовке, военном строительстве, укрепрайонах и т. д. Наряду с этим он передавал систематически германской разведке шпионские материалы о Средне-Азиатском, Приволжском и Ленинградском округах, которыми он командовал…»

29 июня 1939 года Военная коллегия Верховного суда рассматривала его дело. Председательствовал неизменный Василий Васильевич Ульрих. Дыбенко задали вопрос, признает ли он себя виновным. В протоколе суда записано, что он признал свою вину…

7 июля его расстреляли.

Жену Дыбенко Зинаиду Викторовну посадили за недонесение о преступных действиях мужа. Она провела восемнадцать лет в карагандинских лагерях. Сыновей отдали в детприемник. Но они выжили. Лев Михайлович Карпов со временем стал полковником авиации, Владимир Павлович Дыбенко окончил Ленинградский транспортный институт, работал инженером.

Повезло одной только невенчанной жене первого наркома по морским делам Александре Михайловне Коллонтай, которая отреклась от всего, что было ей дорого в молодые годы, и от всех, кто ее любил.

Сталин не разрешил ее трогать, и худшие годы она провела далеко от родины в весьма комфортных условиях. Работавшие под посольской крышей чекисты следили за ней, докладывали в Москву о ее поведении. Она пристроила в Стокгольме своего сына с невесткой, но и это сошло ей с рук.

После трех лет работы в Норвегии Коллонтай в 1926 году отправили полпредом в Мексику, в 1927-м вернули в Норвегию, через три года перевели в Швецию, где она была послом пятнадцать лет, до 1945 года.

Главным в сталинской дипломатии было сознательное самоограничение: каждый должен заниматься тем, что ему поручено, точно и буквально исполнять указания руководства.