Ордынская броня Александра Невского - Дмитрий Абрамов Страница 50

Тем временем Алексаша и Федя, еще сидевшие верхи, обратили внимание на то, что их с любопытством разглядывает небольшая кучка юных дворовых девушек, собравшихся у портала храма Благовещения. Среди них Феде особо бросилась в глаза одна в белой с вышитым воротом рубахе, у которой были большие, внимательные голубые глаза и золотистые пряди волос, выбивавшиеся из-под легкого витого венца. На взгляд девушке было лет шестнадцать или семнадцать. Она гордо и высоко держала голову, и хотя с интересом смотрела на старшего княжича, но не улыбалась, как другие. Одета она была немного лучше, чем дворовые девушки, и если те были босы, то на ее ногах были кожаные, низкие и остроносые башмачки. Складки длинной рубахи, подпоясанной мягким кожаным пояском, с трудом скрывали ее женственные формы и девичью грудь.

Федя, кому шел уже тринадцатый год, до се редко показывавший свое внимание девушкам, вдруг понял, что он не может отвернуть глаз от незнакомки. Мороз пробежал по коже княжича. Уверенно державшийся ранее, он вдруг слабо и беспомощно улыбнулся, опустил глаза и слегка склонил голову в поклоне. Златокудрая девушка легким наклоном головы отвечала ему. Вновь подняв глаза, Феодор увидел ее внимательный взгляд, обращенный на него. Кровь ударила ему в голову, обожгла ланиты, и он вдруг залился алым румянцем. И словно в ответ щеки и лоб девушки порозовели. Взгляды их нашли друг друга, и мир пропал вокруг. Среди десятков людей, говоривших, смеявшихся, радовавшихся жизни они вдруг стали немы и безразличны ко всему, что не касалось их самих. Солнце, казалось, померкло. Он не знал, как ее зовут, но вдруг понял, что жизнь без нее для него уже не представляет интереса. Так они смотрели друг на друга всего несколько секунд. Но Феодору почудилось, что он оказался в вечности, и он потерял ощущение времени. Среди общего шума и неразберихи, связанных с приездом княжеского двора, в жаркий и солнечный летний день ему вдруг почему-то вспомнился праздник Рождества во Владимире, Успенский собор, где они стояли с Алексашей всенощную, и та женщина в темном малиновом мафории, что поманила его войти в алтарные врата. Затем в ушах у него зазвучал какой-то величественный и тяжелый гул, похожий на то, как долго и протяжно звенит тяжелое церковное било после удара. И через секунду с другого берега Волхова донесся могучий и протяжный удар колокола. Это отслужили литургию в Георгиевском храме Юрьева монастыря. Все окружавшие Феодора стали креститься. Не крестились только он и она. Колокольный звон, наполнивший аэру дивной и тонкой вибрацией, словно пробудил старшего княжича от глубокого сна. Он с трудом оторвал глаза от ее очей и опустил их долу.

Все уже сошли с коней, лишь Феодор еще был верхи. Как после тяжелой болезни, ослабевшими руками он отпустил повод, оперся на переднюю луку седла и, оставив десное стремя, перебросил десную ногу через круп своего жеребца. Возбужденный и полный впечатлений Алексаша о чем-то спрашивал брата, но тот что-то невразумительно отвечал ему. Ступив на землю, старший княжич погладил коня по храпу и из-под узды скрытно поглядел в сторону паперти Благовещенского храма. Девушка еще стояла там, но уже повернулась к нему десным плечом, о чем-то разговаривая со своей соседкой, а ее длинные косы, перевитые голубыми парчовыми лентами, струились двумя золотыми потоками вниз вдоль плеча и стройного стана. Феодор вновь ощутил мороз, тронувший кожу спины и позвоночник. Он увидел, что она краем глаза тоже смотрит на него, и вдруг почувствовал себя сильным и юным. Мир окружил княжича и наполнил все своими красками, запахами, звуками и солнечным светом. И радость, великая радость и надежда вдруг толкнули его сердце, задрожавшее от счастья, желания жизни и какого-то дивного и божественного чувства.

* * *

Князь Ярослав возвратился из похода через три дня. Он был сильно озабочен чем-то и выглядел усталым. Однако с любовью и радостью обнял, расцеловал жену и детей, с теплом приветствовал Бориса Творимирича, дядьку Феодора Даниловича, доброжелательно и с улыбкой здоровался с переславскими гридями. Затем к нему подошел тиун Яким и что-то тихо и долго говорил князю на ухо. Феодор и Алексаша, наблюдавшие за отцом, заметили, как Ярослав Всеволодович опять нахмурился ликом, что-то негромко Ответил тиуну и махнул рукой, де как уж есть, так уж пусть и будет. Затем князь велел Якиму проследить, чтобы коней, ходивших в поход, хорошо накормили и помыли, а сам направился в баню с гридями, бывшими в его сопровождении.

После бани и обильной трапезы с дружиной князь остался в большой теремной палате с ближними боярами, возглавляемыми Борисом Творимиричем. Старшие княжичи были здесь же. Князь поведал боярам, приехавшим из Переславля, что за последние месяцы дела его в Новгороде Великом шли все хуже и хуже. Владыко Антоний, во всем поддерживавший князя, стал неугоден новгородским боярам и был вынужден уехать в Хутынский монастырь и затвориться там. В начале лета Ярослав ходил с малой дружиной, с посадником Иваном и тысяцким Вячеславом ко Пскову, дабы уладить дела и договориться о совместном походе против орденских немцев в Чудскую землю, ибо те уже и Эзель взяли, но псковичи затворились в граде и не впустили князя. Тогда и узнал князь Ярослав, что еще в прошлом году Псков заключил мир с немцами при посредничестве папского легата епископа Моденского. Как сообщил тогда Борис Творимирич, папа Гонорий, услышав об этом, послал письмо русским князьям, призывая их обратиться в латинскую веру. Письмо это осталось без ответа. Простояв близ Пскова на Дубровне несколько дней, Ярослав возвратился в Новгород, так ничего и не содеяв. Тем временем, видимо во Пскове пустили слух, что князь якобы вез с собой оковы и хотел хватать и ковать вятших псковских мужей. Возвратившись в Новгород, Ярослав Всеволодович созвал вече на владычнем дворе и целовал крест новгородцам в том, что не мыслил Пскову и псковичам какого-либо зла. Во Псков вез он с собой дары и хотел дружбы и союза с псковичами, но те его обесчестили. За то перед всем вечем положил он на них великую жалобу.

Следом явилась новая беда. На берега Водского (Ладожского) озера на лодках пришла воинственная емь, пограбившая волости ижорян и ладожан. Князь с дружиной и новгородцы с тысяцким числом до трех тысяч воев пошли в насадах в Ладогу. Тем временем ладожский посадник Владислав и ладожане не дремали. Не дожидаясь новгородцев, они небольшим отрядом на ладьях неожиданно настигли емь и ночью вступили с ней в схватку. В горячей ночной сече на берегу озера емь была побита и запросила мира. Но посадник и ладожане мира не дали. Тогда пришельцы иссекли весь полон, бросили лодки и побежали в лес пеши. Ладожане преследовали емь и били врага по лесу, а лодки пожгли.

Новгородское войско вошло тем временем в Неву и встало на берегу станом. В войске начался ропот. Бояре и их сторонники не хотели идти далее, а потребовали дождаться ладожан. Собралось вече. Долго спорили и решали, как быть. Наконец новгородский муж Судимир со Славны укорил бояр и их приспешников в трусости. Сошлись на кулаках. Большинство новгородцев не полезло в драку или приняло сторону бояр. Дощпо до того, что чуть не убили Судимира, но вмешался князь Ярослав, примирил дравшихся, а Судимира укрыл в своем насаде. После веча решили не дожидаться ладожан и двинулись назад в Новгород. Не привык князь к таким походам и к такому позорному малодушию. Как стало известно потом, ижоряне встретили ворогов, уходивших берегом озера, и избили многих. Остаток их разбежался куда глаза глядят. Но и тех, кто успел уйти севернее, корела отыскивала в лесу, в лугах, в вежах и добивала. Говорили, что пришло еми на озеро две тысячи воев или более, мало же, кто из них в свою землю убежал, иные все легли костьми в новгородской волости.