Опричнина и "псы государевы" - Дмитрий Володихин Страница 5

Тупик.

Иван Васильевич мог попытаться выйти из него с помощью политических маневров, мог пойти по маршруту постепенного реформирования армии, да и всей системы государственного управления, мог согласиться на временный компромисс, а затем расколоть строй оппозиции, обратив силу одних аристократических партий против других. Иначе говоря, у него хватало вариантов выхода из кризиса.

Но он выбрал самый причудливый и самый масштабный.

Собственно, не столько распутал гордиев узел, сколько разрубил его…

И выбор именно опричного ответа на политический вызов надо искать в особенностях умственного и душевного склада первого русского царя.

Государь Иван Васильевич — концентрированный одиночка. Человек, на которого роль одиночки сваливалась многое множество раз, желал он этого или не желал. Скорее всего, к моменту создания опричнины он уже привык к тому, что иначе в его жизни быть не может…

С восьми лет круглый сирота. Больше чем сирота! Любимцев отрока Ивана от него удаляли, родню его, князя Юрия Глинского, убили и с позором проволокли тело по улицам Москвы, а первая жена государева, Анастасия Захарьина (видимо, единственная нежно любимая царем из длинного списка монарших жен), ушла из жизни за несколько лет до опричнины. Царь подозревал, что супругу уморили его недоброжелатели.

С юных лет Иван Васильевич принужден был обходиться без поддержки близких людей. Окружали его люди, видевшие в державном младенце только одну корысть: от его имени можно было управлять. Он выжил и удержался на троне, поскольку управлять от имени взрослого человека, зрелого мужчины, истинным хозяевам ситуации было бы затруднительнее. Или, еще проще, контроль над мальчиком удерживали наиболее сильные придворные «партии», а взрослых претендентов, например князя Владимир Андреевича Старицкого, поддерживали группировки послабее… В любом случае судьба младенца, мальчика, отрока, молодого человека, сына Василия III, зависела от раскладов политической борьбы при дворе. Его могли убрать с доски как лишнюю фигуру в любой момент.

Фактически младенец жил среди волков… Чуть ли не единственным человеком, бескорыстно помогавшим юному монарху, был митрополит Макарий — светило русского духовного просвещения. Но Макарий до опричнины не дожил. Он мог поддержать царя своим духовным примером, наставить его на благой путь, усовестить, в конце концов… лишь до декабря 1563 года, когда земной срок его исчерпался. Пока святитель был рядом с государем, никакой опричниной и не пахло. Кончина его как будто отняла у царя Ивана нравственную узду.

Но это — великий святой, духовный светоч не только для монарха, но и для всей страны. А крупные деятели двора до поры до времени даже не удосуживались проявлять почтение к высокому сану мальчика. Вот он с обидой вспоминает через много лет и всего за полгода до учреждения опричнины: «Князья Василий и Иван Шуйские самовольно навязались мне в опекуны и так воцарились; тех же, кто более всех изменял отцу нашему и матери нашей, выпустили из заточения и приблизили к себе. А князь Василий Шуйский поселился на дворе нашего дяди, князя Андрея, и на этом дворе его люди, собравшись, подобно иудейскому сонмищу, схватили Федора Мишурина, ближнего дьяка при отце нашем и при нас, и, опозорив его, убили; и князя Ивана Федоровича Бельского и многих других заточили в разные места; и на Церковь руку подняли: свергнув с престола митрополита Даниила, послали его в заточение; и так осуществили все свои замыслы и сами стали царствовать. Нас же с единородным братом моим, святопочившем в Боге Георгием, начали воспитывать как чужеземцев или последних бедняков. Тогда натерпелись мы лишений и в одежде и в пище. Ни в чем нам воли не было, но всё делали не по своей воле и не так, как обычно поступают дети. Припомню одно: бывало, мы играем в детские игры, а князь Иван Васильевич Шуйский сидит на лавке, опершись локтем о постель нашего отца и положив ногу на стул, а на нас не взглянет — ни как родитель, ни как опекун и уж совсем ни как раб на господ. Кто же может перенести такую кичливость? Как исчислить подобные бессчетные страдания, перенесенные мною в юности? Сколько раз мне и поесть не давали вовремя. Что же сказать о доставшейся мне родительской казне? Всё расхитили коварным образом…» Тут нечего добавить. Некоторые вещи забыть трудно. Они годами жгут сердце неутоленной обидой.

Само происхождение царя вызывало кривотолки. Отец Ивана IV, великий князь Василий, в первом браке не имел детей, а потому развелся. На протяжении первых нескольких лет, проведенных им с новой супругой — Еленой Глинской, московский правитель также оставался бездетен. В 1530 году у него появился сын-первенец, будущий царь. Тогда Василию было за пятьдесят… Придворная среда полнилась неприятными слухами: староват государь для такого дела, по всему видно, кто-то помог его супруге разродиться. И даже называли, кто именно…

Знал ли сам Иван Васильевич о подобном к нему отношении? Надо полагать, знал. Такое не спрячешь.

Возникает естественный вопрос: кто, помимо митрополита Макария, мог рассеять холод вокруг одинокого юноши, рано лишившегося родителей, да и вообще близкой родни? Младший брат Юрий? Но он был слабоумен с младенчества. Разве что жена Анастасия — недаром Иван Васильевич горевал по ней так, как не печалился он ни по какой другой из своих жен… Но женился он лишь в 1547 году, а вот без родителей остался еще в 1538 м.

Этот мальчик прошел ужасную школу жестокости, недоверия, корысти. Он наблюдал за окружавшими его людьми и чем дальше, тем больше уверялся в одном: полагаться можно только на самого себя.

И вот в возрасте семнадцати лет на него обрушивается роль исключительная, пуще прежнего отдалявшая его от других людей. Первым из московских государей он принял царский титул. Очевидно, и здесь не обошлось без совета со стороны митрополита Макария.

Каков результат? Для Русской цивилизации этот шаг исключительно важен. Символ царственности, начертанный на ее челе, оказывал влияние на все сколько-нибудь важные сферы русской жизни в течение нескольких столетий. Он и до сих пор не утратил своей силы окончательно.

А вот лично для Ивана IV принятие царского титула оказалось страшным бременем, принятым в неблагоприятных условиях. Формально им была возобновлена традиция, столетием раньше павшая в Византии. Формально русский царь мог претендовать на положение главы светской власти, первенствующего не только в России, но и во всем Православном мире. Формально молодой человек вознесся на недосягаемую высоту над своими подданными.

Формально.

А в реальности решение важнейших государственных дел продолжало зависеть от воли аристократических группировок.

Разрыв между идеалом православного царства и повседневной политической практикой, как видно, оказал на него сильнейшее психологическое воздействие. Концентрированный одиночка из своей царственной выси воспринимал действия собственной знати как несправедливое, недолжное поведение. И с годами, надо полагать, ощущение глубокой неправильности происходящего накапливалось, требуя дать радикальный ответ. Пока дела государства, ведомого «партиями» знати, шли хорошо (так и было по большей части до 1564 года), в глазах царя горделивое пребывание аристократов у кормила правления было хотя бы отчасти оправдано. Оправдано той же политической практикой, приносившей державе успехи. Но неудачи знати, слабость ее и склонность к предательству разом обострили тяжелые чувства монарха, зревшие на протяжении десятилетий.