Перебежчики из разведки. Изменившие ход "холодной войны" - Гордон Брук-Шеферд Страница 5

Для трех Западных лидеров, с самого начала вовлеченных в эти разоблачения, удар пришелся на трех уровнях. Во-первых, это был шок: как это вообще могли привилегированные и высокообразованные представители западного общества, подобно британскому профессору и многим разоблаченным канадцам, предать свои страны, не говоря уж о том, что они сделали это скорее по идеологическим убеждениям, чем из-за боязни шантажа или жадности до денег? В этом отношении Запад, и особенно Британию, ожидали впереди ещё более неприятные сюрпризы.

Важнее этого отталкивающего факта было беспокоящее доказательство того, что во время войны Россия шпионила за своими союзниками как за вражескими разведывательными объектами. Это вело к столь же неприятному выводу: союзники военного времени, как лидеры капиталистического мира, никогда не теряли в глазах Кремля образа врага. Конечно, к осени 1945 было уже очевидно, что великий союз, который опрокинул Гитлера, быстро разваливался на почве разногласий по поводу устройства освобожденной Европы и разделения её на два соперничающих силовых блока. Острая борьба между Россией и Западом вокруг послевоенного режима, который должен быть установлен в Польше – борьба, в конечном счете без особого труда выигранная Сталиным, явилась срезом общего конфликта. Но одно дело – ссориться по поводу раздела военной добычи – вещь привычная и недолговечная среди союзников по сражениям, а другое – ощущать смертельный и, похоже, нескончаемый вызов, исходящий от Востока в момент, когда в воздухе ещё стоит звон победных колоколов. Ведь ещё только 2 сентября этого же года Япония, сопротивление которой рассыпалось в прах через месяц после атомной бомбардировки Хиросимы и Нагасаки, подписала акт о капитуляции на борту американского линкора «Миссури». Таким образом, прошло менее недели после окончательной победы над державами «Оси» и, значит, установления мира на земле, когда бомба другого порядка взорвалась в Оттаве, но её взрыв все ещё приглушали, а о её существовании знала лишь горстка западных министров и должностных лиц.

Наконец, следует особо сказать об ущербе, причиненном тем британским ученым западному лагерю. Пока Запад был единственным обладателем самого мощного оружия разрушения, в его руках была угроза, нависавшая с воздуха и способная противостоять подавляющему советскому военному преимуществу на земле. В конце концов, Россия и сама создала бы это оружие, поскольку в науке нет устойчивых барьеров. На Западе это понимали и, пока союзнические отношения переживали период расцвета, там напряженно размышляли над тем, каким образом можно было бы поделиться ядерной информацией с Москвой. К мысли об открытом подходе к русским то и дело возвращался президент Трумэн, когда вдруг бегство шифровальщика показало, как много русские уже знали и каким путем они получали информацию. Подозрения насчет ядерного и другого шпионажа русских в военное время и без того давно существовали, но теперь появились доказательства этого, и это способствовало тому, что и Трумэн, и Эттли окончательно освободились от иллюзий в отношении Москвы (на Кинга, человека неопытного в иностранных делах, утрата иллюзий нашла позднее).

Для американцев сложность проблемы состояла не в переоценке бывшего соратника по войне, а в потере решающего стратегического преимущества над союзником. После окончания войны СССР стал превращаться в соперника, и весьма враждебного. За два месяца до того, как первая атомная бомба была сброшена на Японию, президент Трумэн в беседе со своим министром обороны Генри Стимсоном высказывал мысль о том, что обладание атомным оружием позволит Соединенным Штатам навязывать свою волю Советскому Союзу по всему фронту противоречий между Западом и Востоком, от Польши до Манчжурии. Эту идею подсказал Трумэну государственный секретарь Джеймс Бирнс в апреле, когда новый президент только занял свой пост. Теперь важное американское преимущество стало тревожно таять. Ранее оценки западных ядерных экспертов насчет того, сколько времени потребуется русским, чтобы без посторонней помощи создать собственную атомную бомбу, колебались в пределах от пяти лет до жизни одного поколения. С обнаружением того факта, что они работают отнюдь не без посторонней помощи, даже минимальные оценки длительности американского лидерства приходилось ещё более уменьшать.

Русские возобновили работу над своими собственными программами ядерных исследований, которые они было положили под сукно, в какой-то период 1943 года и, предположительно, под влиянием первых сообщений своих агентов с Запада о «проекте Манхэттен». Но в их усилиях не чувствовалось особой горячки даже после того, как президент Трумэн как бы походя упомянул Сталину на Потсдамской конференции в июле 1945 года, что, мол, Запад закончил работу над «очень мощным взрывчатым веществом», с помощью которого вполне можно положить конец войне с Японией. Сталин воспринял это сообщение так же походя, как оно было подано – то ли потому, что он решил не выдавать своей тревоги, то ли потому, что искренне не подозревал, насколько мощным покажет себя новое оружие. После того как через месяц это оружие стерло с лица земли два японских города, любые сомнения в голове Сталина рассеялись.

Спустя двадцать лет его дочь написала, как в день взрыва в Хиросиме она приехала к нему на дачу и застала диктатора настолько поглощенным мыслями о бомбе, что он еле-еле выкроил для неё время, хотя она только что подарила ему нового внука. Когда речь заходила о ядерной проблеме, советские лидеры продолжали демонстрировать прежнюю безмятежность, но в действительности они уже начали бешеную гонку с целью перегнать Запад любыми средствами и в кратчайшее время. Во все советские разведывательные точки на Западе полетели срочные и совершенно секретные телеграммы с приказами поставить на первый план работу по получению документальной информации о новом оружии. Текст одной такой телеграммы из Москвы, направленной 22 августа 1945 года, оказался среди оригинальных документов, которые принес с собой русский шифровальщик спустя две недели после его отправки.

Вот в таком, если кратко говорить, международном контексте состоялся визит Маккензи Кинга. Но стоит упомянуть ещё о двух фигурах второго плана, которые принимали участие в этой драме. В то время они были ничем не примечательными, но каждой из них предстояло сыграть чрезвычайно важную роль позднее. Сотрудником британской контрразведки, который в тот день, 7 октября, поднимался на борт «Куин Мэри», чтобы известить канадского премьер-министра о последних новостях в развитии шпионского скандала, был не кто иной, как Роджер Холлис, позже выросший до главы британской службы контрразведки Ми5 и при жизни подозревавшийся, а после смерти открыто обвиненный в том, что был суперагентом Кремля. А британский коллега, который преподнес всю эту «канадскую проблему» Роджеру Холлису, был не кто иной, как Харольд Адриан Рассел Филби – человек, который, как выяснится через двадцать лет, был у русских – это несомненно и общепризнанно – наиболее ценным из всех их известных послевоенных агентов, работавших на Западе. По иронии судьбы, в силу другого совпадения, Филби было необходимо прикрыть свою спину от внезапной опасности оказаться разоблаченным другим перебежчиком, который сбежал в иной части света и в необычной манере.

Это любопытное стечение шпионских обстоятельств будет описано в следующей главе. А здесь достаточно сказать, что события, вошедшие в историю как «дело Гузенко», вовсю начали раскручиваться.