Врангель - Борис Соколов Страница 5

«Однажды, после возвращения из одной из наших охотничьих экспедиций, меня вызвали в Петербург, где я пробыл дольше, чем собирался. Когда я вернулся, я застал младшего сына в постели.

У него был дифтерит. К счастью, опасность уже миновала, но ребенок был не тот, каким я его оставил. Веселый, жизнерадостный мальчик затих, ушел в себя.

Почуяв детским инстинктом нашу тревогу, он старался казаться веселым, шутил, смеялся… но мы понимали, что от этого напускного веселья веяло ужасом смерти.

Видели ли вы цветущего, жизнерадостного ребенка, всем своим существом рвавшегося жить, которому ясно, что он должен умереть?

Долгие дни, нескончаемые ночи он говорил о том, как счастлива была его жизнь, как сладко жить, как весело играть, бегать в саду, о том, что скоро ни его, ни жизни, ни сада — больше не будет.

Видели ли вы ужасом объятого ребенка, умоляющего отца не позволить страшному старику его схватить?

Слыхали ли вы последние распоряжения умирающего малыша? Обсуждение, кому какие передать игрушки, просьбы беречь его никому уже не нужную няню, не плакать, когда в яму его зароют черные люди, не бросать его картонных актеров…

Мы этот ужас пережили… На другой день после его похорон мы поехали на кладбище. На свеженасыпанной могилке сидел юродивый и играл камешками.

— Тут, тут наш ангелочек, — радостно улыбаясь, сказал он.

И мы с ужасом вспомнили то, что ровно девять лет тому назад предсказал он матери».

Петру тогда было уже 15 лет. Не приходится сомневаться, что он был потрясен смертью младшего брата, которого горячо любил. Быть может, с тех пор Петр Николаевич начал верить в предсказания и в судьбу. Как знать, не увидел ли Николай Егорович в этой несправедливой, оглушающей смерти и в сбывшемся пророчестве юродивого предзнаменование тех кровавых потрясений, что ждали Россию в начале XX века? А его старшему сыну еще предстояло повидать на своем веку сотни, тысячи убитых. Но наверняка именно первая смерть, да еще столь близкого человека и в столь юном возрасте, сильнее всего потрясла его. И, быть может, как раз гибель Всеволода ожесточила Петра, и он уже спокойнее воспринимал людские жертвы и без больших душевных мук проливал кровь как внешних врагов — японцев, австрийцев, немцев, так и соотечественников, с которыми пришлось схватиться в Гражданскую войну.

(Много лет спустя, во время борьбы с красными на Северном Кавказе, Петру Николаевичу довелось встретить казачонка, почти ровесника покойного брата Всеволода, который ходил убивать прятавшихся в плавнях большевиков и уже убил семь человек. Наверное, Врангель был особенно потрясен этой встречей, потому что живо представил на его месте Всеволода.)

Врангели с детьми уехали в Петербург в 1895 году, вскоре после смерти младшего сына. В начале года Николай Егорович оставил свою должность в РОПИТе, но его связь с Ростовом не прерывалась еще несколько лет. В мае 1897 года его выбрали в гласные городской думы. В сентябре он баллотировался на пост ростовского городского головы, проиграл выборы во втором туре, но с очень достойным результатом — 22 голоса против тридцати шести, особенно если учесть, что он постоянно жил не в Ростове, а в Петербурге. Только в январе 1899 года Врангель-старший сложил с себя обязанности депутата городской думы, которая вынесла ему благодарность «за полезное для общественных интересов сотрудничество».

Тем временем Петр Врангель поступил в 1896 году в Горный институт императрицы Екатерины II в Петербурге. Не чурался он и светских мероприятий, будучи, по мнению его однополчанина А. А. Игнатьева, едва ли не единственным студентом технического института, принятым в высшем обществе. Можно не сомневаться, что высокий красавец (рост Врангеля был 1 метр 93 сантиметра), стройный, чернобровый, с породистым лицом, пользовался успехом у дам. Но мы ничего не знаем о его романах ни до женитьбы, ни после. Быть может, их и не было, ведь Петр Николаевич был очень верующим человеком.

В Петербурге Врангели поселились в роскошной квартире на Бассейной улице, 27, наполненной предметами искусства, коллекционированием которых вдохновенно занимался Николай Егорович. Он вспоминал: «Вся наша квартира состояла исключительно из старинных вещей прошлых столетий, собранных после многих поисков, и находка каждой была целым событием, памятной радостью прошлого. Как восторгался покойный сын (Николай. — Б. С.) зеркалом времен Людовика XVI! Как забавна была покупка этого причудливого елизаветинского стола. Какому странному случаю я обязан этим венецианским старинным ларцом. Все вещи были старые друзья, редкие друзья, которые никогда ни разочарований, ни горечи не причиняли». В годы революции и Гражданской войны всё это пришлось распродать за бесценок, чтобы не умереть с голоду.

В столице Николаю Егоровичу вскоре удалось освоиться в финансовых кругах. По службе в РОПИТе он был давно знаком с С. Ю. Витте, ставшим в 1892 году министром финансов. Тот свел барона со своим ближайшим сподвижником, директором Петербургского Международного коммерческого банка А. Ю. Ротштейном. Врангель возглавил правление Российского золотопромышленного общества. Поскольку общество владело почти всеми акциями Амгунской золотопромышленной компании и большим пакетом акций общества «Лена Голдфилдс», то Николай Егорович в первой стал председателем, а во втором — членом правления. Он также возглавлял правление Товарищества спиртоочистительных заводов и был членом правлений «Биби-Эйбатского нефтяного общества» в Баку и Российского электрического общества «Сименс-Гальске». Во всех этих компаниях значительный капитал принадлежал Ротштейну.

Это было время промышленного подъема. В России как грибы росли акционерные общества и синдикаты, на волне благоприятной конъюнктуры в одночасье возникали миллионные состояния. Особенно бурно этот процесс шел в железнодорожном строительстве, нефтяной, металлургической, угольной и золотодобывающей отраслях промышленности. Мы не располагаем точными данными о размере состояния Врангеля-старшего, но, судя по тому, что Николай Егорович имел акции золотопромышленности и нефтяной промышленности, оно вполне могло быть миллионным, хотя и на порядок уступало состоянию Ротштейна.

Художник и искусствовед А. Н. Бенуа в мемуарах дал такое описание внешности H. E. Врангеля: «Это был высокого роста господин с крупными чертами лица, с едва начинавшей седеть бородой, недостаточно скрывавшей его некрасивый рот. Мясистые губы его сразу же бросались в глаза своим сероватым цветом и сразу выдавали арабское или негритянское происхождение». По словам Бенуа, однажды на банкете, устраиваемом покровителем Врангеля-старшего, банкиром Ротштейном, сосед Николая Егоровича принял того за бразильца.

Бенуа оставил и портрет второго сына Николая Егоровича, Николая Николаевича, которого близкие звали просто Кокой: «Что-то арабское было и в Коке; и не только в смуглости лица и каком-то своеобразном блеске глаз, но и в сложении, во всей его повадке, в его чрезвычайной живости и подвижности, в чем-то жгучем и бурном, что сразу проявлялось, как только он чем-либо заинтересовывался».

Любовь к коллекционированию, как и многое в этом семействе, началась еще с деда, Егора Ермолаевича Врангеля. После его смерти сын унаследовал часть отцовского собрания предметов искусства. Тогда же и у него обнаружилась склонность к собирательству. Николай Егорович пишет в мемуарах, что еще в Вильно «скупал редкие персидские ковры».