Хичкок. Ужас, порожденный "Психо?" - Стивен Ребелло Страница 5

Город Вейявега, Висконсин расположен в тридцати девяти милях от Плейнфилда.

Роберт Блох, скромный, но очень одаренный сорокалетний писатель, однажды утром, посмотревшись в зеркало, заглянул себе в душу и содрогнулся. Он только что закончил новый роман — и осознал, что, возможно, задумавшись о человеческом духе, эксгумировал из себя нечто неописуемо ужасное. Надо признаться, что это была не первая его книга, отображающая темные стороны жизни. Поклонник и протеже Верховного Жреца литературной фантастики и ужаса Говарда Лавкрафта ^[6], Блох поставил на животный страх в 1934 году, в рассказе «Лили», который он продал «Марвел Тейлс», когда ему было всего семнадцать лет. Читая первые газетные статьи об Эде Гейне, Блох уже был известен как автор романа «Шарф», написанного девять лет тому назад. Книга начинается словами: «Фетиш? Это ты сказал. Я же знаю лишь то, что это всегда было мне необходимо».

Несмотря на то что Роберт Блох и его жена не выписывали местный рупор «Хроники Вейявеги», писатель жадно искал хотя бы несколько скудных строчек про Гейна, затерявшиеся между счетов с церковных базаров и ежедневной периодикой. Когда Роберт просмотрел более крупные газеты Милуоки, он удивился тому, что даже они постарались заглушить эту историю. Неказистый, субтильный со звонким голосом Блох вспоминает: «Факты были скудные, поскольку пресса не стремилась освещать пресные местные события. Мне только удалось узнать, что человека арестовали после убийства хозяйки скобяной лавки, которую нашли подвешенной у него на ферме, освежеванную будто скотина. Потом полиция обнаружила другие «неустановленные» доказательства, приведшие к заключению, что он не только совершал убийства, но и раскапывал могилы».

Скудные факты так захватили Блоха, что он с воодушевлением начал делать записи. Писатель вспоминал: «Я размышлял, как могло случиться, что этого человека никогда не подозревали ни в чем плохом — и это в городе, где, если кто-то чихнет в одном конце, на другом конце обязательно скажут «будьте здоровы». Как случилось, что о массовых убийствах узнали лишь случайно? Я также недоумевал, насколько неохотно его соседи говорили об этих преступлениях. И я сказал себе, что это именно то, что мне надо».

Начав с нескольких заметок, которые Блох раздобыл о Гейне, писатель принялся фантазировать на тему главного героя для нового романа. В то время Роберт и не мечтал, что этот человек впечатается в самую сердцевину специфически американской темной стороны души. Он вспоминал: «Мысленно я представлял, что персонаж будет эквивалентом Рода Стайгера ^[7], который жил в одиночестве, — этакий затворник, не имеющий друзей. Как будет он выбирать своих жертв? Мне пришло в голову сделать его хозяином мотеля, где всегда есть большой выбор незнакомцев. В то время я не знал, что убийца был еще и гробокопателем. Кроме того, считалось не совсем вежливо обсуждать подобные вещи в газетах, не говоря уже о мистической литературе пятидесятых годов».

Следуя своему интересу к аномальной психологии, Блох начал подбирать подходящие, если не сенсационные, средства и мотивации для своего ненормального героя. Писатель объяснял: «Само по себе его одиночество и убийство приехавших клиентов было бы недостаточно для выявления преступления. Я подумал, а что, если он будет совершать убийства в состоянии амнезии и ассоциирования себя с другой личностью? Но с личностью кого? Тогда, в конце пятидесятых, теория Фрейда была чрезвычайно популярна, и, несмотря на то, что мне больше нравился Юнг, я все же решил развивать историю в направлении Фрейда. Большое внимание этот психолог уделял эдипову комплексу, поэтому я решил, что, допустим, убийца должен страдать именно этим заболеванием, в основе которого лежит раздвоение личности. Давайте предположим, что мать умерла. Естественно, для развития сюжета было нежелательно, чтобы она маячила на страницах романа. Но предположим, что он вообразил, что она все еще жива. То, что у него возникали амнезические образы, привело к тому, что во время совершения убийств он становился матерью. Возможно, в одиночестве он разговаривал с ней. Потом я подумал, что было бы здорово, если бы она в какой-то степени присутствовала. Именно тогда появилась идея, что он хранил ее труп».

Использовав таксидермию как основной инструмент построения сюжета, Блох перешагнул границу, разделяющую пристойную «салонную таинственность» того времени и откровенный «шокер». Кроме того, Блох немного поиграл с таким приемом, как повествование от первого лица главного героя, маменькиного сыночка. Если бы гамбит сработал, то неожиданная концовка могла бы наложить сугубо фрейдистский оттенок на книгу в жанре «кто это сделал». Если бы прием не удался, то Блох упокоился бы вместе с теми авторами, кому не повезло достичь дьявольского совершенства Эдгара Аллана По или Джима Томпсона в его «Убийца во мне».

Хотя Блох отступил от первоначального плана, он прибегнул к не менее рискованной тактике. Он объяснял: «Я понял, что совершенно необходимо использовать разные точки зрения главных действующих лиц. Поэтому я придумал героиню из другого города, которая остановилась в определенном мотеле на пути по своим делам. Мне пришло в голову сделать то, что раньше было не принято в литературе: создать героиню, придумать ей проблему, сделать ее более-менее привлекательной, чтобы читатель мог как-то ей сочувствовать, а затем убить ее где-то на рубеже одной трети повествования. Читатели должны были бы сказать себе: «Мой бог, а теперь-то что? Мы же ее потеряли».

Блоху пришлось отказаться от ловкого злодейского приема в построении сюжета, не только нарушив хронометраж, но изменив и манеру гибели его героини. «Мне казалось, что человек нигде так не беззащитен, как в ду́ше, — вспоминал он, сдерживая самодовольную улыбку. — Обнаженные, в сильно ограниченном пространстве, мы думаем, что одни, и вдруг… в общем, внезапное вторжение чрезвычайно шокирует. Я ухватился за этот прием, отлично сработавший на бумаге, когда распахивается душевая занавеска и взмах ножа отсекает ее крик. И ее голову ^[8]. Вот это действительно шокирующая сцена. В то время я не думал о съемках фильма. Фактически тогда было не принято показывать на киноэкранах откровенное насилие».

Как только Блох придумал чрезмерно любопытную сестру и любовника главной героини, направившихся на ее поиски, то все в его истории встало на место. «В основном, история сама себя сделала», — вспоминал Блох о первом варианте романа, над которым он работал шесть недель. «Для усиления эффекта я кое-что приукрасил. Когда роман был закончен, я послал его своему литературному агенту Гарри Альтшулеру, который помогал мне в написании романов в жанре фантастики и спенсера».