В смертельном бою. Воспоминания командира противотанкового расчета. 1941-1945 - Готтлоб Бидерман Страница 5

Русские перенесли огонь артиллерии ближе к своим позициям, и тяжелые фугасные снаряды теперь ложились гораздо ближе к нам, взрываясь в расположении наиболее выдвинувшихся вперед подразделений. Прилетавшие снаряды сотрясали землю у нас под ногами, и лишь с большим трудом сквозь звуки взрывов мы могли услышать выкрикиваемые команды.

7-я рота слева от нас вступила в тяжелый бой. По мере того как мы продвигались вперед, русские стали выбираться из своих укреплений и убегать через пшеничные поля в сторону Каргарлыка, находившегося на расстоянии около 500 метров. Наши передние пулеметные расчеты, стоя в траве по пояс, открыли огонь из «МГ-34». Пулеметные стволы упирались в плечи пулеметчиков, чтобы сохранять большой угол обстрела. Русские, которых косили пулеметные очереди, падали на землю и исчезали в колосьях пшеницы.

Наступая, мы попали под беспорядочный винтовочный огонь группы советских солдат, которые позже сдались, приближаясь к нам с поднятыми руками. На их лицах читались страх и усталость.

Задача дня – захватить железнодорожную насыпь, проходившую возле села, – была выполнена. За шесть часов тяжелого боя была захвачена территория в 12 квадратных километров, и я долго думал о том, насколько ничтожны эти 12 километров, – 12 километров необъятной страны, где перед нами от рассвета до заката простираются до горизонта невозделанные поля. Интересно, сколько еще таких «двенадцатикилометровых» битв нам предстоит вынести за время нашего похода в направлении, противоположном закату солнца?

Мы наткнулись на одного из наших убитых, неподвижно лежавшего в пыли на дороге; его каска все еще прочно держалась на голове, а невидящие глаза были устремлены в небо. Русским пленным немедленно нашли занятие – уносить раненых на полевой перевязочный пункт. В сопровождении наших легко раненных, идущих по обочине дороги, скорбная колонна двинулась туда, где располагался II батальон, по направлению к нашему тылу.

Так полк впервые вступил в схватку с врагом; мы понесли также первые потери и не ощущали радости победы. Чувство возбуждения быстро сменилось непреодолимым унынием и желанием покинуть это место. До сих пор мы еще не узнали на собственном опыте истинной сущности продолжительной войны, в условиях которой все былые семейные и культурные узы отходят на второй план; на смену им навсегда приходят узы единения с товарищами, которые сейчас находятся рядом с тобой.

Нашему орудийному расчету было приказано присоединиться к команде, несущей боевое охранение, и на закате мы установили орудие возле линии батальонных окопов параллельно дороге. Эхо одиночных разрывов мин разносилось над пшеничными полями и, казалось, летело вслед за солнцем, которое медленно садилось на западе, в стороне Германии. Мысли наши следовали за заходящим огненно-красным шаром, прорывавшимся сквозь легкий туман к горизонту, – мы думали о своей родине, границы которой лежали за полторы тысячи километров позади нас.

Ночью фронт не засыпал. Разведывательные подразделения обеих воюющих сторон находились в постоянном движении. Они подкрадывались в темноте к вражеским позициям, чтобы определить их расположение. Снова и снова темноту разрывал огонь русских «максимов», которому неизменно вторили пронзительные звуки наших «МГ-34», а в них немедленно вливалась беспорядочная ружейная стрельба. Время от времени над полями раздавались разрывы ручных гранат и резкие звуки автоматных выстрелов, и на долгие мгновения укрепления озарялись сверкающими осветительными ракетами, которые взлетали в небо и, шипя, висели над линией окопов. В ранние утренние часы нас вывели из сектора и разместили на 2 километра южнее, чтобы подготовиться к очередной атаке.

2 августа было примечательно переменой в однообразном полевом рационе – мы сварили выкопанный в безымянной украинской деревушке картофель и курицу, которую уже ощипал рядовой Фер. С вареной курицей и картошкой мы ели огурцы, предварительно очищенные от кожицы.

За несколько сотен метров, на подступах к деревне, на небольшой высотке, стояла сожженная полугусеничная машина унтер-офицера Айгнера. Днем ранее, во время боя, он заехал прямо на хорошо замаскированное минное поле, где трое человек из орудийного расчета нашли свою смерть. Двое солдат расчета погибли мгновенно. Взрывом противотанковой мины Айгнеру оторвало обе ноги, и он умер ночью на передовом пункте сбора раненых. Нам были видны их каски, расставленные вокруг березового креста возле подбитой полугусеничной машины. Их могилы добавились к увеличивавшемуся числу наших потерь, – такую цену платила немецкая армия за войну в Советском Союзе.

Неподалеку от того холмистого места, где находились их могилы, в ряд лежали несколько дюжин мин, выкопанные нашими саперами. Солдаты уже давно нашли подходящее прозвище этим несущим смерть небольшим коробочкам, – «киндерзарге». ^[3]

Среди пехотинцев распространился слух о том, что дивизионный священник Затцгер рисковал жизнью, чтобы на виду у врага вытащить нескольких солдат, раненных накануне в ходе боя. Нас всегда интересовало, как обращаются с ранеными, поскольку мы все время жили с осознанием того, что в любой момент также можем оказаться среди них.

Многие из солдат, которые до сих пор не слишком тяготели к религии, стали посещать службы. Для нас, все в большей степени осознавших возможность смерти, более значительным становилось и присутствие священника. По мере того как росли наши потери, священник, в германской армии не носивший знаков отличия, играл все более важную роль в нашей жизни. Дело в том, что к очень многим солдатам он обращал последние слова утешения и в последний раз оказывал им поддержку, прежде чем они умирали от смертельных ран.

С каждым днем наступления наши коммуникации становились все более растянутыми, а по мере того, как темп наступления замедлялся до «черепашьего», мы продолжали подвергаться постоянно усиливавшимся беспорядочным артиллерийским обстрелам. Однажды осколком снаряда с меня сорвало противогаз и саперную лопату, мой китель также был изодран, но, не считая синяка на плече, я не получил ранений. Передовые части русских продолжали отступать, стараясь сжечь те немногочисленные хаты, сделанные из глины и соломы, что лежали у нас на пути. Русские всегда оставляли позади себя подразделения вездесущих снайперов, которые ценой собственной жизни постепенно взыскивали с нас смертельную плату.

3 августа большую часть ночи мы провели лежа посреди поля, на котором выращивали репу. Разведывательная группа доподлинно установила, что в до сих пор нетронутом колхозе, который находился на расстоянии около 500 метров от нас, противника не было. В ранний предрассветный час мы вошли в крошечную деревню, состоявшую из нескольких домов. Полевая кухня прислала на передовую кофе и «шмальцброт» (кусочки хлеба, на которые намазывалась богатая белками смесь свинины и жира). Наш орудийный расчет занял одну из небольших хат с крытой соломой крышей. Мы навалили на земляной пол солому и на несколько часов задремали, довольные тем, что уже не лежим в темноте посреди репы.

На следующий день мы продолжали двигаться на восток до тех пор, пока разведывательные подразделения не донесли, что достигли широкой реки Днепр. По нашим представлениям, подавляющей части Советской армии больше не существовало. Когда мы приближались к берегам Днепра, победа почти не вызывала сомнений. В течение недель наша повседневная жизнь состояла из бесконечного движения походным порядком, прерывавшегося лишь отдельными случаями сопротивления небольших разрозненных отрядов русских, застигнутых врасплох нашими передовыми частями. Попадавшиеся время от времени погибшие солдаты и офицеры противника почти не привлекали внимания, обычным зрелищем стали также и пленные, всегда поднимавшиеся с земли и осторожно приближавшиеся к нам с поднятыми руками. Чаще всего их просто разоружали и пешком отправляли в тыл, зачастую без конвоя. Там их подбирали резервные части.