Шпион трех господ: невероятная история человека, обманувшего Черчилля, Эйзенхауэра и Гитлера - Эндрю Мортон Страница 5

Камнем преткновения для отца и сына стал Новый Свет как в мыслях, так и на деле. В том же году, когда Макдональд был избран премьер-министром, принц отправился, как он тогда считал, в свое убежище, в США, в страну без помпезности и формальностей, которые доминировали при дворе. Там он мог наслаждаться подобием жизни, свободной от ограничений, накладываемых его отцом.

Его опыт в Америке воодушевил его на мысли о том, что он мог бы выбрать путь, проходящий между его личной жизнью и общественными обязанностями. Но это не то отступление от правил, которое король и королева, их советники и пресса позволят ему принять. Реальность заключалась в том, что его гедонистическая личная жизнь вторглась в общественный долг, навязанный ему семьей, политиками и народом Великобритании.

Демонстративно назвав эту поездку отпуском, принц провел три славные недели летом 1924 года за танцами, алкоголем и играми в поло на Лонг-Айленде с компанией американцев, которую британский посол Эсме Ховард пренебрежительно назвал «нефтяными магнатами».

Заголовок в Gazette Times 8 сентября 1924 года обобщил поведение принца так: «Принц любит Америку; он не хочет уезжать. Вновь замечен на вечеринке, откуда бесследно исчезает. Затем замечен за поеданием хот-дога на улице. Танцевал с герцогиней».

Его возмущал «проклятый шпионаж» – как он это называл – со стороны американской прессы, а его действия только лишь воодушевляли матерей семейств, которые мечтали, что их дочери правда могут стать той единственной для холостого принца. Когда он впервые прибыл в Нью-Йорк на борту «Беренгарии», он сделал себя заложником судьбы, положительно ответив на вопрос журналистки, которая спросила, женится ли он на простой американской девушке, если когда-нибудь влюбится в нее.

Охота началась. «Впервые в истории столичного общества гостя этих берегов так настойчиво и непомерно чествовали», – писал один нью-йоркский обозреватель. Нет ничего удивительного в том, что когда принц посещал очередные устраиваемые в его честь танцы, его любимой мелодией была «Leave me alone» («Оставьте меня в покое»).

Ни публика, ни пресса ему такой возможности не предоставила. Когда бумажник его конюшего, Фрути Меткалфа – глава секретариата принца описывал его как «слабого и безнадежно безответственного», а британский посол говорил о его «пагубном влиянии», – был обнаружен за радиатором в квартире проститутки, нью-йоркское общество и пресса наслаждались этим скандалом. Фрути Меткалфа назвали бонвиваном и обвинили в том, что он вел будущего короля по наклонной. С того момента были предприняты серьезные усилия, чтобы разделить их, но безуспешно.

В письме личному секретарю короля посол Ховард сухо заметил, что в следующую поездку в Америку «ему нужно будет избегать танцев субботними вечерами и посещать церковь по воскресеньям».

За это ему нужно было заплатить. Король чувствовал, что каникулы принца выходили за рамки, но когда он узнал о поведении своего старшего сына – и его окружения – поездки в Америку больше не рассматривались на повестке дня. Как личный секретарь короля лорд Стэмфордхем сказал Эсме Ховарду: «В умах мыслящих людей, безусловно, возникло значительное беспокойство, так как вся эта поездка больше характеризовалась как непрерывная форма отдыха и развлечения, легкомысленная и с отсутствием достоинства».

Принц был «крайне разочарован», решение короля еще больше усилило расхождения между старомодным отцом и современным сыном, принцем Уэльским. Для будущего короля Америка представляла собой своего рода свободу, по крайней мере, свободу от ограничений двора. Для Георга V же Америка была иностранной республикой, где неосторожный член королевской семьи мог легко сбиться с пути.

Но при дворе тревогу вызывало не только его поведение в Нью-Йорке. Список его проступков рос каждый день. Он часто опаздывал на официальные встречи, а когда он появлялся, ему было скучно, и он постоянно отвлекался и хотел поскорее уйти. Во время визита в Чили один наблюдатель описал его как «олицетворение тоски, нетерпеливое, желающее поскорее убежать», а в Аргентине он вновь был так утомлен быть центром внимания во всем этом цирке, что визит был отменен прямо на полпути. Его утомляли даже балы, принц в последнюю минуту отказывался идти на танцы, устраиваемые в его честь.

Его специфическое чувство стиля, чрезмерное употребление алкоголя, его неуместная болтовня и его пирушки по ночам в клубах приводили короля в бешенство. «Ты одеваешься как невежа. Ты ведешь себя как невежа. Ты и есть невежа. Убирайся!» – кричал он. Так агрессивно и придирчиво король относился к своему старшему сыну, который все-таки был героем войны, награжденный медалями. Многим такое отношение казалось чересчур придирчивым, так как он мужественно выполнял свой долг в военное и мирное время. Реакция на отцовские упреки была показательной – принц в слезах клялся отказаться от престола и уехать жить в какую-нибудь колонию. Перед лицом родительских замечаний или любого рода враждебности его первой мыслью был побег. Это была его позиция по умолчанию, которую он использовал для того, чтобы произвести деструктивный эффект, когда хотел отречься.

Его любовь к скачкам со своим собутыльником Фрути Меткалфом еще больше раскрыла характер человека с еле уловимым понятием об осторожности и чувстве самосохранения. Он был известен безрассудством в езде на лошади, риски, которым он себя подвергал, заставили бы других наездников содрогнуться от ужаса.

Казалось, что своим поведением он пытался бросить вызов судьбе, он бросался в крайности, так как вся его жизнь была полностью лишена опасностей. Такая черта принадлежала не только принцу Эдуарду – его потомок, принц Чарльз, несколько раз обманывал смерть, а именно когда он катался на лыжах и играл в поло, не говоря уже о погружении под воду на Северном полярном круге и прыжках с парашютом.

Беспокойство во поводу поведения Эдуарда росло, и после его падения в 1924 году в Арборфилд Кросс – когда он несколько часов находился без сознания – премьер-министр Стэнли Болдуин и Георг V настояли на том, чтобы он перестал участвовать в гонках и скачках с препятствиями. Его конюшня была продана на аукционе – но только через пять лет.

Беззаботное упрямство принца, легкое пренебрежение последствиями его действий сливались в единое целое с человеком, который искал выход, любой выход из своей неизбежно ужасной судьбы. По иронии судьбы, его безрассудные скачки только добавили его образу романтическую привлекательность в глазах общественности. У его близкого круга советников и доверенных лиц было другое мнение. В апреле 1927 года личный секретарь принца Алан «Томми» Ласеллс пожаловался Стэнли Болдуину на наследника, заявив, что он «направляется прямиком к дьяволу» в своей безудержной погоне за вином и женщинами. Он добавил, что для него самого и для страны было бы лучше, если бы во время одних из своих скачек он сломал бы себе шею.

Болдуин ответил: «Да, простит меня Господь, но я часто думал о том же».

В то время как ореол мальчишеского обаяния принца придавал ему неоспоримую привлекательность и популярность, будущие перспективы не были столь привлекательны. Его советники и придворные, собственно, как и сам принц, жили обманом, скрывая тот факт, что он искал любой предлог, чтобы убежать от своей судьбы. В какой-то момент в 1928 году все его старшие советники – адмирал Лайонел Хэлси, сэр Годфри Томас и Алан Ласеллс – всерьез задумались над этим вопросом, трио полагало, что принц Уэльский совершенно не подходил на роль будущего государя.