Война, которая покончила с миром. Кто и почему развязал Первую мировую - Маргарет Макмиллан Страница 5

В большей части многочисленных книг, посвященных событиям 1914 г., задается закономерный вопрос о том, почему началась Великая война. Возможно, нам стоит задать иной вопрос: почему длительный мир не сохранился и дальше? Почему силы, способствовавшие миру, – а они имели немалый вес – не возобладали? В конце концов, прежде им это удавалось. Почему же система не сработала на этот раз? Один из способов получить ответ – обратить внимание на то, как пространство решений в Европе сужалось в течение десятилетий, предшествовавших 1914 г.

Снова обратимся к аналогии с путешественниками. Они, как и Европа, начинают свой путь на широком и залитом солнцем поле, но в будущем их ожидают развилки, на которых они должны выбрать один из вариантов дальнейшей дороги. Хотя изначально они не могут осознавать значения своего выбора, но вскоре обнаруживают, что оказались в сужающейся долине, которая, возможно, вовсе не ведет туда, куда они хотят попасть. Вероятно, все еще есть шанс найти лучший путь, но это потребует значительных усилий – и неясно, что скрывается за обрамляющими долину холмами. Или же можно повернуть назад, но это решение будет затратным, отнимет много времени и, вероятно, будет выглядеть унизительно. Могло ли, например, германское правительство признаться себе и германскому народу в том, что «дредноутная гонка» с Великобританией не просто была ненужной, но еще и без пользы поглотила огромные средства?

В данной работе мы подвергнем изучению путь, который прошла Европа, двигаясь к 1914 г., и постараемся выявить те ключевые моменты, после которых количество альтернативных исходов уменьшалось. Одной из таких важных точек было решение Франции стремиться к оборонительному союзу с Россией, чтобы уравновесить мощь Германии. Решение самой Германии начать в конце 1890-х гг. гонку вооружений с Великобританией тоже внесло свой вклад. Сама Великобритания осторожно улучшала отношения с Францией, а потом и с Россией. Еще один ключевой момент пришелся на 1905–1906 гг., когда Германия попыталась разрушить новое «сердечное согласие» (entente cordiale) в ходе первого кризиса в Марокко, известного как танжерский [5]. Эта попытка привела к противоположному результату, и новые друзья сблизились еще теснее и приступили к тайным военным переговорам, что еще больше укрепило связи между Британией и Францией. Последующие обострения международной обстановки в Европе: боснийский кризис в 1908 г., второй марокканский (агадирский) кризис в 1911 г. и Балканские войны 1912 и 1913 гг. – лишь добавили еще больше подозрений, затаенного негодования и дурных воспоминаний к тем факторам, которые обуславливали взаимоотношения великих держав. Именно в таком контексте принимались решения 1914 г.

Конечно, можно освободиться от прошлого и начать все сначала. В конце концов, Никсон и Мао в начале 1970-х гг. решили, что их странам пойдет на пользу прекращение двадцатилетней вражды. Список друзей может измениться, а союзы могут быть разорваны – как это произошло с Италией в начале Великой войны, когда она отказалась сражаться вместе со своими товарищами по Тройственному союзу – Австро-Венгрией и Германией. Но когда проходит много лет, накапливаются взаимные обязательства и личные связи, и маневрировать становится сложнее. Один из неотразимых аргументов сторонников британского вмешательства в 1914 г. состоял в том, что Британия убедила Францию положиться на английскую помощь и отвернуться от союзника в такой ситуации было бы бесчестным. Тем не менее даже в 1913 г. предпринимались попытки навести мосты между двумя военными союзами. Германия и Россия время от времени обсуждали пути к разрешению своих противоречий. То же самое порой происходило между Германией и Британией, Россией и Австро-Венгрией, Германией и Францией… Тем не менее эти попытки не привели ни к чему – и не важно, что было тому причиной: сила инерции, воспоминания о былых стычках или опасения предательства.

И вот в конце концов мы имеем некоторое количество генералов, венценосцев, дипломатов и политиков, которые летом 1914 г. обладали властью сказать войне «да» или «нет»: «да» или «нет» мобилизации армий, «да» или «нет» компромиссу, «да» или «нет» исполнению тех планов, что уже были разработаны в их штабах. Знание контекста необходимо для понимания того, почему эти люди стали такими, какими стали, и повели себя так, как повели.

Мы, однако, не можем списать со счетов и их индивидуальные особенности. Канцлер Германии, Теобальд фон Бетман-Гольвег, только что потерял горячо любимую жену. Могло ли это усилить тот фатализм, с которым он рассматривал разгорающуюся войну? Российский самодержец Николай II был в принципе человеком слабым. Это определенно мешало ему сопротивляться давлению своих генералов, желавших немедленно начать мобилизацию. Франц Конрад фон Хётцендорф, начальник Генерального штаба Австро-Венгрии, хотел славы для своей страны, но также и для себя самого – ведь это позволило бы ему жениться на любимой, но разведенной женщине.

Когда война все же началась, она оказалась столь пугающей, что сразу же возник поиск ее виновников, который продолжается и до сих пор. При посредстве пропаганды и продуманной публикации официальных документов все враждующие стороны пытались доказать свою невиновность и указывали на других. Левые обвиняли капитализм, а также производителей и продавцов оружия, этих «торговцев смертью». Правые обвиняли левых или евреев – или и тех и других. Во время Парижской мирной конференции в 1919 г. победители обсуждали возможность привлечь к суду виновных в разжигании войны: германского императора, некоторых его генералов и дипломатов, – но в итоге из этого ничего не вышло. Вопрос ответственности имел существенное значение, поскольку если Германия и правда виновна, то и наложение на нее репараций было справедливым актом. Если же нет – а так, естественно, считали в самой Германии, а со временем и в англосаксонском мире, – то тогда и репарации, и другие ограничения, наложенные на нее, были незаконными и несправедливыми. В межвоенные годы утвердилась точка зрения, которую Ллойд Джордж выразил следующим образом: «Нации соскользнули с края в кипящий котел войны без какого-либо признака опасения или беспокойства» [6]. В начале Великой войны были виноваты все или никто.

После Второй мировой войны несколько смелых германских историков во главе с Фрицем Фишером снова обратились к архивам, чтобы аргументированно обосновать вину Германии и найти мрачную взаимосвязь между намерениями германского правительства перед Великой войной и планами Гитлера. Им бросили вызов другие авторы, и споры на эту тему все еще идут.

Изыскания в этой области, вероятно, никогда не прекратятся, и я, со своей стороны, тоже полагаю, что некоторые державы и их лидеры были более виновны в начале войны, чем другие. Безрассудная решимость Австро-Венгрии уничтожить Сербию в 1914 г., намерение Германии поддерживать союзника до последней крайности, нетерпеливая мобилизация России – все это, как мне кажется, возлагает на эти страны наибольшую ответственность за начало конфликта. Ни Франция, ни Великобритания не желали войны, хотя можно указать и на то, что они могли сделать больше, чтобы не допустить ее. Тем не менее я нахожу более интересным вопрос о том, как именно Европа достигла к лету 1914 г. такого состояния, что война стала более вероятной, нежели мир. Что, с их точки зрения, делали люди, принимавшие тогда решения? Почему они тогда не «сдали назад», как делали прежде? Иными словами – почему мир не удался?