Крещенные кровью - Александр Чиченков Страница 5

Все разом поднялись со своих мест. Женщины заперли изнутри двери и задернули занавески, мужчины убрали к стене стол, скамейки и табуретки. Затем скопцы в белых одеяниях сошлись на середину избы и запели. Их сильные чистые голоса слились воедино.

Аверьян, окаменев на кровати, с открытым ртом наблюдал за ритуалом. Голоса становились все сильнее, а лица все торжественнее. Они пели так вдохновенно и величественно, аж дух захватывало от невольного восхищения. Ему никогда в жизни не приходилось слышать ничего подобного, и он был просто потрясен происходящим.

Скопцы взялись за руки. Шаг за шагом их движения стали убыстряться, и вскоре они уже лихо отплясывали по всей избе так, что половицы жалобно скрипели и визжали. С «хождениями в духе», с самобичеванием, глоссолалиями и выкрикиваемыми пророчествами сектанты впали в состояние религиозного экстаза. Как безумные, они кружились по избе, размахивая руками. И пели, пели, пели!

Наблюдавший за радением Аверьян не заметил, как сам попал под влияние этого бешеного танца. Вначале он пытался только подпевать, но уже скоро ноги понесли его в центр танцующих, а возбуждение оказалось так велико, что заглушило все остальные чувства. Он стал частицей, вросшей в единое тело слившихся в экстазе сектантов, и был счастлив, словно находился не в казачьей избенке, а парил где-то высоко-высоко над землей, среди облаков, туч и звезд, подбираясь все ближе и ближе к ярко сияющему солнцу.

* * *

Калачев сладко потянулся и радостно улыбнулся. С наступлением утра началась новая жизнь. Точно вовсе не существовало никогда его страхов, переживаний и боли. Невероятное ощущение, которое Аверьян испытал во время ночного радения, вобрало в себя все плохое, что с ним когда-либо происходило.

Аверьян чувствовал по отношению к Сафронову, помимо всего прочего, сильнейшее любопытство. В Ивашке, без сомнения, жило зло: он всегда казался беспечным и неунывающим, но источал непонятную, неосязаемую черноту. Скопец вовсе не был таковым, каким хотел казаться.

— С добрым утрецом, голубок! — воскликнул хозяин, подходя к кровати. — По рылу твоему довольному зрю, што радение наше пришлося тебе по сердцу!

— Я полон восторга, — ответил Аверьян не лукавя. — Мне почудилось, што сам Хосподь сошел к нам с небес и выплясывал рядышком, громче всех ступая!

— Хосподь не с небес к нам сходит, а завсегда промеж нас, — ответил Ивашка назидательным тоном. — А ежели знать хотишь, то он в меня вселяется во время радения!

— В тебя? — округлил глаза Аверьян. — Да брешешь! Мыслимо ли энто?

— Ешо как мыслимо, — ухмыльнулся самодовольно Сафронов. — Кады сызнова радеть будем, ты полутше пригляди за мною. Вот опосля и обговорим, што глазоньки твое высмотрят.

— Дык я сам себя едва помню после радения! — вскричал Аверьян. — Вот токо очи продрал и, што случилося ночью, никак не вразумляю!

— А ты не пыжься, — улыбнулся Ивашка. — При радениях Хосподь все помыслы наши на себя заворачивает! Энто я верно тебе говорю, ибо Хосподь завсегда во мне в то время!

Они помолчали. Аверьян переваривал услышанное, а Сафронов, видимо, подбирал правильные слова для продолжения беседы.

— Мне благостно было, — сам не ожидая от себя, признался Аверьян. — Я не помню што вы в пляске буровили, но…

— Седня ешо одно таинство исполним, — сказал Сафронов, глядя на Калачева. — Тебе пора с нами сообча жить-поживать, голубь! С нашева корабля два пути: либо с нами, либо… ты потонешь даже в мелкой луже!

Калачев промолчал. Затих и Ивашка. И вот, подумав, Аверьян произнес:

— Слыхать-то слыхал про секту вашенскую, но помыслить не мог, што зараз промеж вас убогих окажуся.

— О бытие нашенском опосля посудачим, — ответил Сафронов вкрадчиво. — Ты вота определися щас, с нами ты али врозь? Ежели што, то мы и без тебя обойдемся, а вот обойдешься ли ты без нас?

— Нет, наверное, — признался вынужденно Аверьян. — И впрямь теперя кому я эдакий калека убогий нужон буду?

— Ты Хосподу нужон, — заверил его Ивашка, положив доверительно руку на плечо. — А Хосподь Бог — энто я! Не серди меня понапрасну, Аверьяха. Душами зараз сростемся, вовек сообча жить будем!

* * *

Следующим утром Аверьян проснулся встревоженным. Открыв глаза, попытался выяснить причину своей тревоги, набросил на плечи тулуп и вышел на улицу. В избе и вокруг нее не видать никого. Знамо, Ивашка и «сестры» еще не вернулись «из гостей». Но почему топится баня в огороде?

Аверьян подошел к колодцу. Заглянул вниз и увидел далеко в глубине воду. Не понимая, что делает, он заговорил с ней о своих бедах и бросил вниз камешек. Круги на воде быстро рассеялись — а в нем вдруг снова пробудилась невыносимая тяга к самоубийству. Вода в колодце манила к себе, и Калачев решал…

— Сигануть никак собрался? — прозвучал сзади голос Сафронова, заставивший сжаться и отскочить от сруба.

— Да нет, — проблеял Аверьян сконфуженно, кротко глядя на Ивашку. — Я завсегда любил в колодцы глядеть. Хто-то на огонь зыркает, а я вот в колодец, на водицу.

— Оставь озорство энто, не маленький ужо, — заявил Сафронов, останавливаясь рядом. — Я ж тебе дело сказывал: али с нами, али хрен с тобой! Токо не боися убивать себя, ежели надобность в том приспичила. Мы тебя как своево, как святова захороним!

— Ну с вами я, куды же теперя! — воскликнул в сердцах Аверьян. — Токо душу не мотай на руку. Я ужо завсегда с тобой, и довольствуйся сеим, ежели потребность во мне имеется!

Ивашка окинул его оценивающим взглядом.

— Што ж, — сказал он, — быть посему. Нынче в баню пойдем. Тела ополоснем малеха и…

Ночью, после радения, когда другие участники обряда покинули избу, Сафронов подсел к кровати Аверьяна. Он долго и внимательно разглядывал возбужденное, покрытое капельками пота лицо Калачева, после чего вкрадчиво поинтересовался:

— Што, впечатляют радения нашенские?

— Ага, — выдохнул Аверьян, открывая глаза. — Я бутто сызнова возродился! Я… я… — он облизнул губы, — я бутто в раю побывал!

Ивашка довольно крякнул, по лицу расплылась широчайшая улыбка.

— То ли ешо будет, Аверьяша, — сказал он, томно вздыхая. — Вот кады ешо адептами пообрастем, то окрепнем зараз! Чем больше народу в раденьях участвует, тем больше благодати с небес снисходит!

— Шуткуешь, — посмотрел на него недоверчиво Аверьян, — хто ж захотит увечье себе причинять оскоплением?

— Энто ужо моя заботушка, голубок, — ответил Сафронов загадочно. — Мир полон грешников неприкаянных, и среди них достаточно эдаких, хто на корабле нашем местечко себе найтить захотит! А ну собирайся. Подсобишь малеха в деле праведном, а заодно и поглядишь, как голубки дикие на наш корабль залетают.

Шагая гуськом друг за другом, они подошли к бане. Из предбанника выглянул Стахей Голубев.