Подарок крестного - Марина Александрова Страница 5

– Как же это! – подскочив к Степану и схватив его за грудки, вскричал Василий. – Что ты сделал с дочерью моей!

Степан молчал. Казалось, что начни его сейчас Василий бить смертным боем, пожелай душу из него вытряхнуть – он бы и руки не поднял.

– Отпусти его, Василий! – закричала Марфа. – Он-то тебе чем виноват?

– Я ему дочь свою доверил! А он не уберег!

– Так то ж не его вина! На все воля Божья! Он дал, он и взял! – рыдая в голос, пыталась утихомирить мужа Марфа.

Однако все ее попытки были тщетны. Ярость ослепила Василия и он, может быть, убил бы Степана, если бы подоспевшие слуги не разняли их.

Когда оба они сидели на лавке – Василий, злобно поглядывающий на зятя, и Степан, с тем же, что и прежде отрешенным выражением лица, в палату вошел лекарь. Был он немолодым человеком, роста маленького и собой нескладен.

Лишь только глаза были хороши – ум светился в них и грусть, и жалость ко всем страдающим на этой земле.

– Я вижу, что печальная весть уже дошла до вас, – сказал лекарь, оглядев собравшихся, и мгновенно смекнув, что к чему.

– Неужто нельзя было спасти нашу Настеньку?! – воскликнула Марфа и снова заплакала.

– Никто уж не мог ей помочь, – ответствовал лекарь, опасливо поглядывая на Василия, чьи глаза вновь засветились яростью. – Однако, хоть горе ваше безмерно, должны вы найти утешение во внучке вашей.

Договорить лекарь не успел.

– Внучка! – возопила Марфа. – Где ж она! Что ж ты, Степан, не сказал, что ребеночек жив?

– Не в радость мне этот ребенок, – пробормотал Степан. – Что мне в ней, коли Настеньки боле нет на свете? Как смогу любить я дочь, всегда памятуя, что стала она причиною гибели матери своей?

– Что ты говоришь такое, Степан?! – возмутилась Марфа. – Это ж дочь твоя родная, как же ты можешь не любить ее?

– А я никого и ничего не смогу более любить, – сказал Степан и вновь замолчал, погрузившись в пучину своего безысходного горя.

– Опять девчонка, – пробормотал Василий, следуя за женою своей наверх. – Видно, проклят наш род, коли не можем мы более произвести на свет божий сыновей!

Проходя мимо опочивальни, Василий почувствовал неизъяснимый страх. Здесь мучилась и умирала его дочь, его кровиночка, та, которую любил он более всего на свете. Она, верно, и сейчас лежит там холодная, недвижимая и ко всему отныне безучастная. И это его Настенька, которая с детства была непоседой и хохотушкой, которая так любила веселье и шумные праздники!

Марфу, должно быть, посетили похожие мысли. До слуха Василия донеслись ее приглушенные всхлипывания.

Недалеко от опочивальни была небольшая светелка, где Настя, пока была тяжела, занималась рукоделием. Туда-то и перенесли новорожденную.

Слуги, любившие своих хозяев за их добрый нрав, за то, что были они всегда ласковы и к ним и, тем паче, друг к другу, успели похлопотать и поручить младенца дородной кормилице, которая и держала теперь у груди спокойно спящего ребенка.

Марфа на цыпочках подошла к кормилице и взяла внучку на руки. Она продолжала плакать, но старалась делать это как можно тише, чтобы, не дай бог, не разбудить ребенка.

Василий подошел поближе, внимательно оглядел внучку и вновь отошел. Маленьких детей он не любил, не зная, что с ними делать, как обращаться. Он считал возню с младенцами делом для мужчин недостойным и всегда с презрением относился к бабьим сюсюканьям над люлькой.

Так и в этот раз. Краснолицая курносая девочка не произвела на него впечатления. Он не почувствовал щемящей нежности в груди, от мысли, что это его единственная внучка, последний дар горячо любимой дочери. Так же тихо, как и вошел, Василий покинул светелку, оставив Марфу одну наедине с ее горем и радостью.

Спустившись обратно в палату, где прошли долгие, тягостные часы ожидания, он нашел ее совершенно пустой.

Внезапно Василий почувствовал такое желание напиться, что позвал слугу и приказал тому подать зеленого вина, да закуски.

– А где все? – поинтересовался он у расторопного слуги. – Где лекарь? Где Степан?

– Лекарь уехал, – ответил расторопный слуга, – а господин, не знаю где.

– Сыщи мне его, – приказал Василий, – да накрой в трапезной на двоих.

Перебравшись в трапезную, Василий стал напиваться, одну за одной опрокидывая внутрь себя стопки с водкой. К тому моменту, как в трапезную, покачиваясь, вошел Степан, боярин был уж хмелен.

– Садись, – указал он зятю на лавку против себя. – Помянем дочь мою любимую, чтоб на том свете было душеньке ее легко!

Степан побледнел, как полотно. Казалось, он вот-вот вновь забьется в рыданиях. Но сдюжил и послушно присел на край лавки.

– Словно не у себя в дому, – презрительно усмехнулся Василий. Он наполнил свою стопку и стопку Степана до краев и приказал:

– Пей!

– Не хочу я… – устало ответил Степан.

– А через нехочу!

Степан покосился на стопку, потом, словно с трудом, оторвал ее от стола и лихо опрокинул в рот.

Пили молча. Слышался лишь звон посуды да хруст соленых огурцов.

К тому моменту, когда Марфа, вдоволь наплакавшись и насмотревшись на внучку, спустилась вниз, и Степан, и Василий были уже настолько пьяны, что с трудом понимали, где они находятся.

Марфа ничего не сказала, лишь брезгливо поджала губы.

– Что пялишься, глупая баба? – заплетающимся языком выговорил Василий.

– Домой поедем, али здесь ночевать останемся? – сухо вопросила Марфа.

– Что тебе от меня нужно? – совершенно уже ничего не понимая, продолжал нападать на жену Василий.

Марфа, поняв, что всякий разговор с мужем напрасен, повернулась и, ссутулив плечи, направилась к выходу. Вслед ей понеслась непотребная ругань.