Горцы Северного Кавказа в Великой Отечественной войне 1941-1945. Проблемы истории, историографии и источниковедения - Евгений Кринко Страница 49

Руководство республики халатно отнеслось и к подбору лошадей, кавалерийского снаряжения всадников. Отметим при этом, что первым командиром дивизии в течение месяца в декабре 1941 г. являлся председатель СНК ЧИАССР С.К. Моллаев⁵⁸⁰.

По итогам мартовской проверки комиссией полковника Волкова, 114-ю Чечено-Ингушскую кавалерийскую дивизию было решено расформировать к 18 марта 1942 г. (приказ СКВО № 0070 от 7 марта 1942 г.⁵⁸¹), создав на ее базе чечено-ингушский кавалерийский полк (приказ СКВО № 0361 от 26 марта 1942 г.⁵⁸²) и чечено-ингушский кавалерийский дивизион и передав на их укомплектование лучший людской и конский состав дивизии. Всего на укомплектование полка, получившего номер 255, поступило 1023 чеченца, 156 ингушей, 154 русских и 81 представитель других национальностей. Благодаря строгому отбору удалось добиться очень высокой партийно-комсомольской прослойки – 35 % (при средней по Красной армии – 15–20 %). Что важно, большинство личного состава (1158 чел.) владело русским языком. Конским составом полк был укомплектован по штату, но в основном некачественным, низкорослым, ибо иного в дивизии не имелось⁵⁸³. Командиром полка был назначен майор Я. Абадиев (30 апреля 1942 г. его сменил капитан М.А. Висаитов, уже после войны удостоенный звания Героя Советского Союза). Начальником штаба был капитан Алханов, а позднее – капитан Емельянов. Комиссаром полка был назначен политрук Имадаев.

Отдельный кавалерийский дивизион формировался во вторую очередь, и качество его состава было ниже: на 597 человек (чеченцев – 469, ингушей – 78, русских – 11, прочих – 39) имелось лишь 80 членов ВКП(б). Конским составом дивизион обеспечен не был⁵⁸⁴.

Оставшийся личный состав дивизии (около 1,5 тыс. чел.) был уволен в запас с формулировкой «до особого распоряжения» и отпущен по домам. Отмечалось, что в период расформирования 114-й кавалерийской дивизии значительно возросло дезертирство⁵⁸⁵.

Учитывая печальную историю 114-й кавдивизии, командование округа постаралось скорее вывести 255-й кавалерийский полк с территории Чечено-Ингушетии:

2 апреля закончилась организация и укомплектование полка, а уже 6 апреля он прибыл в Краснодар, где был включен в состав формировавшегося на Кубани 17-го Кубанского казачьего кавалерийского корпуса. 2 мая полк принял присягу, а 5 мая получил оружие. 17 июня полк был принят в состав действующей армии. Все это время шла напряженная боевая работа. Полк дважды посещал командующий войсками Северо-Кавказского фронта Маршал Советского Союза С.М. Буденный⁵⁸⁶.

В заключение главы о процессе формирования горских частей нельзя не вернуться к вопросу о дезертирстве прежде всего из чечено-ингушских частей. Это, без сомнения, одна из наиболее болезненных и острых проблем истории участия чеченцев и ингушей в Великой Отечественной войне, предмет нескончаемых споров и спекуляций не только в исторической литературе, но в большей степени – в публицистике, журналистике и на политической трибуне.

Являясь одним из наиболее существенных критериев оценки дисциплинарной практики и моральной устойчивости воинского коллектива, статистика дезертирства лежала в основе решений военно-политического руководства страны о целесообразности сохранения того или иного соединения как боевой единицы Красной армии. Какой уровень дезертирства считался критическим, неизвестно. Скорее всего, такого норматива не существовало. В той или иной мере в тяжелом 1942 г. это воинское преступление было распространено во всех частях Красной армии, особенно если место формирования и дислокации совпадало с районом укомплектования людскими ресурсами. Находясь поблизости от родных домов, в привычной культурно-бытовой среде, морально неустойчивые бойцы имели значительно больше соблазнов покинуть свою часть и рассчитывали скрыться от преследования, опираясь на помощь родных и знакомых. Дезертирство, как правило, росло, когда войска подолгу оставались в тылу, вне боевой работы, когда испытывали затруднения в материальном снабжении. К примеру, во всех соединениях 58-й армии, в конце лета и осенью 1942 г. прикрывавшей махачкалинское направление и находившейся во втором эшелоне войск Северной группы Закавказского фронта на территории ДАССР, факты дезертирства были достаточно распространенными. Так, только за один месяц, с 18 августа по 20 сентября 1942 г., из 337-й стрелковой дивизии дезертировало 107 чел., из 328-й – 16 чел., из 317-й – 24 чел., из 3-й стрелковой бригады – 45 чел.⁵⁸⁷ К известному по состоянию на 31 августа 1942 г. списочному составу этих соединений⁵⁸⁸ удельный вес дезертирств составил соответственно: 1,0 %, 0,24 %, 0,59 % и 1,0 %. В документе масштабы дезертирства охарактеризованы как «большие»⁵⁸⁹.

В 114-й кавалерийской дивизии, если за точку отсчета принять списочный состав по состоянию на март 1942 г. – 3961 чел., ежемесячная убыль в связи с дезертирством составляла в декабре 1941 г. 0,66 %, в январе 1942 г. – 6,24 %, в феврале – 5,07 %, в марте – 6,77 %, что существенно больше аналогичных показателей в упомянутых выше стрелковых соединениях.

Все перечисленные выше соединения 58-й армии были смешанного национального состава с преобладанием славян и национальностей Закавказья. На территории Дагестана доукомплектовывались 328-я и 317-я стрелковые дивизии, но численность дагестанцев в них была незначительна. Дезертирство и иные воинские преступления здесь не оценивались с точки зрения национальности личного состава. Нетрудно представить, что в случае с национальными формированиями факты дезертирства (в совокупности с прочими дисциплинарными показателями) почти неизбежно экстраполировались на весь народ, представителями которого они комплектовались, прочно связывались с этничностью дезертиров. Особенно опасным, в том числе и с политической точки зрения, считалось групповое дезертирство и дезертирство с оружием в руках, понимавшееся как проявление осознанного и организованного сопротивления советской власти. Мотивами дезертиров часто были не только малодушие и недоверие советской власти, но и тяжелое бытовое положение бойцов, бескормица, грубость и бездушие командиров, однако они отходили далеко на задний план. Дезертирство квалифицировалось как преступление против государства, а групповое дезертирство представителей одной национальности – как проявление нелояльности государству целой этнической группы.

В аналогичном чечено-ингушской кавалерийской дивизии положении несколько позже оказались армянские и азербайджанские национальные стрелковые дивизии, которыми была укомплектована 44-я армия Северной группы войск Закавказского фронта. Осенью 1942 г. в напряженных боевых и бытовых условиях значительно выросло дезертирство, а на линии соприкосновения с противником – и добровольная сдача в плен. Так, 223-я Азербайджанская стрелковая дивизия, еще во время длительного марша на фронт, продолжавшегося с 19 по 31 августа, потеряла 163 чел., многие из которых дезертировали группами и с оружием⁵⁹⁰. Военные советы 44-й армии и Северной группы войск неоднократно высказывали свое возмущение поведением бойцов армянской и азербайджанской национальностей, а командующий группой генерал-лейтенант И.И. Масленников, пользуясь своей особой близостью к наркому внутренних дел Л.П. Берии (одновременно с армейской должностью он занимал должность заместителя наркома внутренних дел по войскам), дважды ходатайствовал перед руководством страны о переформировании дивизий как небоеспособных и неустойчивых в стрелковые бригады, что означало сокращение («чистку») численности их личного состава более чем вдвое. Нельзя не сказать и о том, что грузинских дивизий, воевавших в составе Северной группы, критика не затронула, хотя их боевые качества также были невысокими. В этом усматривается несомненная политизированность подхода к национальным формированиям: очевидно, генерал Масленников не желал затронуть национальные чувства И.В. Сталина и Л.П. Берии (последний фактически курировал оборону Кавказа, дважды выезжал на фронт в качестве представителя Государственного Комитета Обороны)⁵⁹¹.