Сквозь ад за Гитлера - Генрих Метельман Страница 49

Прямо у нашей хаты стоял обширный амбар, полный сена. Забравшись повыше на сено, мы решили устроить там наблюдательный пункт — оттуда занятый русскими хуторок был как на ладони. Если судить по поступавшей информации, наше отступление постепенно приобретало упорядоченность, и когда поступил приказ остаться в деревне на несколько дней и осуществлять прикрытие разрозненных сил, направлявшихся к новой линии фронта, мы восприняли это с удовлетворением. Контакт отдельных мелких групп между собой поддерживался через конных делегатов связи.

На вторую ночь, когда я стоял на посту в амбаре, занимавшие хутор русские атаковали нас. К счастью, наше боевое охранение еще до наступления темноты заметило некоторое оживление, свидетельствовавшее о подготовке атаки, и «иваны» не застали нас врасплох — наш гауптман объявил готовность № 1 для всего подразделения. В нужных местах были установлены пулеметы, и мы стали ждать.

Около полуночи мы заметили бегущие через кустарник силуэты в белых маскхалатах. Русские направлялись к нам. Все мы получили строжайший приказ не открывать огня вплоть до того момента, пока не начнет стрельбу сам гауптман, сидевший за пулеметом под прикрытием выложенного из камня ограждения. И хотя все мы далеко не впервые оказывались в подобной ситуации, напряжение росло с каждой секундой. И надо же — сверху со стога сена кто-то уронил каску, и она задребезжала вниз по лестнице. Все фигуры в белых маскхалатах разом исчезли в снегу. В результате с открытием огня поторопились — русские еще не успели подойти достаточно близко. В начавшейся суматохе русские — которых и было всего-то с пару десятков против сотни нас — быстро осознав, что ловить нечего, убрались восвояси. Впрочем, кое-чего мы все же добились: один из нападавших был ранен и теперь лежал в снегу неподалеку от нас. Убедившись, что его товарищи бросили его погибать, несколько наших бойцов стали подползать к нему с разных направлений. Русский оказался сержантом, он получил довольно серьезное ранение в бедро, но был жив. Его дотащили до одной из хат, где наш санитар промыл и перевязал рану. Сержант, пролежав в снегу около получаса, отогрелся, а когда ему дали выпить горячего, тут же заснул. Я хорошо рассмотрел его. Это был плечистый молодой человек, довольно симпатичный, с коротко остриженными светлыми волосами. Он не поддался попыткам нашего санитара разговорить его.

Утром со стороны русских послышались крики: потом на фоне снега кто-то из них, сидя в канаве или вырытой прямо в снегу траншее стал размахивать белым флагом. До кричавшего было метров двести. На ломаном немецком в рупор он осведомился, не готовы ли мы принять парламентера. Наш гауптман оцепенел, сообразив, что русский с рупором сумел подобраться так близко незамеченным. Поскольку кроме меня по-русски никто из наших не говорил, меня попросили узнать через рупор, чего они хотят со своим парламентером.

— Вы обещаете, что не будете стрелять, если мы выйдем к вам? — спросили у меня.

После обсуждения с гауптманом и остальными, я дал положительный ответ, и вскоре из укрытия выбрались двое русских и стали в полный рост. Вышел из своего укрытия и я, оружия при мне не было. Русский произнес всего одно слово: «обмен».

— Что за обмен?

— К вам попал наш сержант, скажите, он жив?

Заверив его, что их товарищ ранен, но остался в живых, он заявил, что они тоже недавно захватили в плен нашего фельдфебеля и готовы пойти на соответствующий обмен пленными. Когда я перевел просьбу русских нашему гауптману, он сказал, что, мол, иди и договаривайся с ними, сам сообразишь, что к чему. Я объявил русским, что такой обмен возможен.

— В таком случае, — прокричал русский, — мы просигналим своим на хуторе, а через десять минут после того, как мы отправимся туда, двое наших приведут вашего фельдфебеля, двое ваших пусть приведут нашего сержанта.

Саней в деревне не нашлось, я попросил наших ребят поискать хотя бы какую-нибудь тачку. Тачка вскоре нашлась, и мы положили на нее широкую длинную доску, поверх насыпали сена, положили на нее раненого русского сержанта и укрыли его одеялами. Когда я спросил, удобно ли ему, он ответил, что нет, неудобно. Мы невольно рассмеялись, и я понял всю неуместность своего вопроса. Видя, как двое русских идут в направлении хутора, а оттуда вышли им навстречу еще три крохотных фигурки, мы стали толкать тачку по снегу. Толкать ее было трудно, колеса то и дело увязали в снегу, и я пожалел, что не взял с собой троих. Нам даже стало жарко, пришлось снять белые маскхалаты и рукавицы.

Русский сержант оказался тяжелым. Мы видели, что этот переезд доставляет ему немалые муки, он, стиснув зубы, терпел и не проронил ни звука. Мы часто менялись, и когда я оказался ближе к нему, я попытался успокоить его, сказав, что, дескать, его нога в порядке, скоро его отправят в госпиталь. Он мне на это ответил, что, мол, поскорее бы снова встать на ноги и снова начать бить вас.

— Успеешь, — заверил его я. — Но вначале тебе предстоит госпиталь, там отдохнешь на славу.

— Отдохнуть-то отдохну, но надеюсь, что этот отдых не затянется.

— А почему бы ему не затянуться? — стал недоумевать я. — Я видел ваш госпиталь в Сталино, в таком я до конца войны готов был пролежать.

— Ты — одно дело, я — другое. Может, для вас эта война — что-то вроде приключения, а с другой стороны — участие в агрессии против нашей страны, а для меня — священный долг солдата, и я готов пожертвовать ради его выполнения жизнью, — ответил русский, глядя прямо мне в глаза.

По его взгляду, в котором запечатлелись горечь и злость, я понял, что он говорит всерьез.

— Разве между нами так уж много отличий? В конце концов, мы оба солдаты, хоть и форма на нас разная, на тебе защитная, на мне серо-зеленая, а сейчас, так вообще одинаковая — оба в белых маскхалатах.

— Ты опять забываешь, не я сейчас в твоей стране, а ты в моей. И до тех пор, пока мы вас отсюда не спровадим, мира и согласия между нами не будет.

— То есть ты хочешь сказать, что готов убить меня, невзирая на то, что я, в общем, спас тебе жизнь? — резко спросил я.

Я не на шутку рассердился на русского и скрывать этого не собирался.

— Я этого не утверждаю, ты, немец, мои слова не передергивай. Я сказал, что буду сражаться до последнего за освобождение моей страны от вас, оккупантов, которые хотят всех нас поработить.

В этот момент мы остановились передохнуть и уселись на носилки. Мы отчетливо видели, как три фигурки приближаются, хотя до них оставалось, наверное, еще с километр, сознавая при этом, что и с русской, и с нашей стороны десятки глаз напряженно следят за нашим передвижением по ничейной земле. А вокруг стояла тишина. На гребне холма справа от нас возвышалось несколько сосенок с отяжелевшими от налипшего снега ветвями. Слева тянулась полузанесенная снегом живая изгородь, служившая нам ориентиром. Взглянув на измученного вынужденной транспортировкой русского сержанта, я понял, что меня мучат противоречия. С одной стороны, я был убежден, что он нормальный человек, обычное человеческое существо, с другой стороны, приходилось помнить о том, что мы — враги, и я не мог принять такой расклад, он просто не укладывался у меня в голове. Когда я вновь взялся за ручки тачки, русский повернулся ко мне и заявил: