Лавкрафт - Глеб Елисеев Страница 49

Зачем же тогда писать и творить? Для Лавкрафта ответ на этот вопрос был ясен и прост — потому что ему это нравится. На предложения друзей создавать более простые, более ангажированные или более реалистические тексты он отвечал, что его цель — «лишь самовыражение» и он не может писать о том, что ему неинтересно (особенно — об обычных людях). Это сформировавшееся кредо навсегда осталось основой его взгляда на литературный труд. И пусть впоследствии, ради тривиального заработка, Лавкрафту приходилось частично отказываться от этих принципов и идти на поводу у «духа века сего», делал он это с отвращением, неискренне и так, что явную халтуру невозможно не заметить. В иные времена и при иных общественных умонастроениях он мог бы стать «властителем дум», чьи тексты идут нарасхват. Но произошло бы это только потому, что его идеи случайно совпали бы с массовыми умонастроениями. А вот подделываться и подстраиваться под эти настроения он не умел органически, и поэтому стать профессиональным популярным писателем Лавкрафт не смог бы по определению. Никогда и ни при каких условиях.

Тем более что современная ему модная литература, вроде поэтического модернизма 20-х гг., вызывала у Лавкрафта лишь чувство раздражения и непонимания. На один из важнейших образцов подобной поэзии — «Бесплодную землю» Т. Элиота — он отозвался едкой рецензией, где охарактеризовал ее как «бессмысленный набор фраз, заумных аллюзий, цитат, жаргона и вообще обрывков», и не менее едкой пародией. Лавкрафтовская «Макулатура: поэма глубочайшей незначительности» представляет собой пастиш из отдельных стихотворных самоцитат и выдержек из чужих произведений, сведенных в нечто внешне органичное, но удивительно бессмысленное по содержанию. Нарочитая бессодержательность и многозначительная заумь всегда бесили Лавкрафта; он принципиально избегал их в своих произведениях, доступных для любого читателя. Но делал он это не потому, что стремился быть понятным для «широких масс». Внятное содержание и логичное построение текста отвечали глубоким внутренним побуждениям самого Лавкрафта.

В цикле любопытных статей, названных публикатором «В защиту Дагона», Лавкрафт подразделяет всю литературу на три основных раздела — реалистическая, романтическая и образная. Первую он отвергает за недостаток воображения, вторую — за негодность художественных средств, слишком аляповатых и нарочитых. Образная же литература, как считал Лавкрафт, синтезирует лучшие черты этих двух направлений, апеллируя к самым глубоким чувствам, как романтизм, и одновременно правдиво изображая человеческую психику и психологию, как реализм. Себя Лавкрафт, без тени излишней скромности, воображал будущим корифеем образной литературы, хотя и сомневался в ее широкой популярности.

В начале 20-х гг. XX в. он словно бы нарочито стремился идти против всех модных представлений, царящих в общественной мысли. Это хорошо заметно и по его политическим воззрениям.

Он демонстрировал нарочитое презрение к демократии, называя ее «ложным идолом», и всячески подчеркивал как реальные, так и надуманные преимущества аристократии и монархии. Идею «аристократического величия» Лавкрафт явно почерпнул у Ф. Ницше, книги которого он с интересом читал как раз в начале 20-х гг. Отсюда же, из ницшеанского источника, проистекали симпатии Лавкрафта к теории жестко организованного иерархизированного общества. В Европе сходные чувства и побуждения в конце концов воплотились в идеологии разнообразных фашистских движений. В пику господствующему мнению фашизм Лавкрафт первое время одобрял и даже приветствовал приход Б. Муссолини к власти в Италии. Впрочем, это была скорее эпатажная поза, к которой фанатаст всегда был склонен (особенно — в письмах), нежели уверенная политическая позиция. Он слишком мало знал об истинной сущности фашизма, чтобы поддерживать его на деле, а практические дела носителей этой идеологии в нацистской Германии позднее вызвали у него разочарование и даже возмущение.

Однако все эти литературные усилия, поэтические, критические и политические переживания меркнут на фоне одного из самых значительных событий в жизни Лавкрафта, произошедшего весной 1924 г., — он покинул Провиденс и стал законным супругом Сони Грин.

СОРАТНИКИ И ПРЕДШЕСТВЕННИКИ

Артур Мейчен

Г.Ф. Лавкрафт считал этого писателя одним из четверки самых выдающихся создателей историй о сверхъестественном (наряду с лордом Дансени, Э. Блэквудом и М.Р. Джеймсом). Известный исследователь НФ Б. Стейблфорд совершенно справедливо назвал его «первым создателем по-настоящему современных историй ужасов». Лучший автор современной мистической литературы С. Кинг признал повесть А. Мейчена «Великий бог Пан» одной из вершин хоррора. Он писал: «Несмотря на довольно неуклюжий слог, эта книга (совсем как “Дракула” Брэма Стокера) бьет читателей по самым слабым местам. Сколько бессонных ночей она вызвала? Точно не скажу, но парочка из них пришлась на мою долю. Мне кажется, “Пан” — ужас в чистом виде, недостижимый идеал для любого автора, пишущего в этом жанре, и все мои собратья по перу должны так или иначе затронуть эту тему: реальность тонка и неуловима, а настоящая реальность за ней — бесконечная бездна, полная чудищ» ^[154].

Все эти хвалебные суждения абсолютно справедливы. В наше время Артур Мейчен считается не просто выдающимся писателем — его воспринимают как безусловного классика валлийской литературы. И одного из лучших мастеров мировой «литературы ужасов».

В русскоязычной традиции, по какой-то нелепой случайности, с фамилией этого автора произошла странная нелепица. По правилам она должна читаться как Меккен, но была кем-то транскрибирована как Мейчен, и этот вариант почему-то стал общепринятым.

К тому же это даже не фамилия, а литературный псевдоним. Настоящее имя классика хоррора было Артур Аевеллин Джонс. Он родился 3 марта 1863 г. в семье провинциального священника в городке Карлеоне, в Монмутшире, якобы там, где стоял легендарный Камелот. В 1874 г. Артур начал учиться в местной школе, но у родителей вечно не хватало средств на образование. Расстроенный отец будущего писателя обратился за помощью к теще, однако та, пообещав поддержку, потребовала, чтобы внук принял ее фамилию — Мейчен. Так Артур Джонс и стал Артуром Мейченом.

Он рос страстным любителем чтения, предпочитавшим фантастические и причудливые произведения. И уже в подростковом возрасте сам попробовал писать.

После окончания школы, в 1881 г., будущий писатель попытался поступить в Королевский медицинский колледж, но провалился на экзаменах. Нельзя сказать, что это слишком расстроило Мейчена. Карьере врача он уже тогда был готов предпочесть неверный и ненадежный путь литератора.

Он написал и опубликовал в 1881 г. поэму «Элевсиния», посвященную древнегреческим элевсинским мистериям. Книга не имела никакого успеха, и Мейчен в ярости и отчаянии уничтожил почти весь нераспроданный тираж. (Благо он выпустил за свой счет только 100 экземпляров.)

Оставаясь в Лондоне, Мейчен начал подрабатывать репетитором, а также пробовать силы в литературном переводе. В 1884 г. вышел в свет его трактат «Анатомия табака». А затем редактор Д. Редвэй предложил Мейчену перевести памятник французской литературы XVI в. — «Гептамерон» королевы Маргариты Наваррской. Перевод получился удачным, и будущий классик ряд лет успешно сочетал чисто писательский труд с переводческими усилиями.