Че Гевара. Важна только Революция - Джон Ли Андерсон Страница 49

Первым делом Эрнесто нужно было найти работу, чтобы не испытывать нужды, затем проехать по всей Мексике и, наконец, «подать заявление на визу Северного Титана», то есть США. Получив визу, он собирался посетить тетю Эрсилию в Нью-Йорке, «а если нет — поехать в Париж». По его расчетам, имеющихся у него денег должно было хватить самое большее на два месяца, поэтому Гевара незамедлительно приступил к поиску знакомых. Среди них был Улисес Пти де Мюра, друг его отца, который теперь работал киносценаристом в Мексике. Перед отъездом из Гватемалы Эрнесто рассказал Ильде о Пти, упомянув, что у него, возможно, будет шанс поработать в Мексике статистом и реализовать тем самым свое «давнее намерение стать актером». Ильда назвала это пустыми мечтами и призвала его не разбрасываться своими талантами, а серьезно заняться медицинской карьерой. По словам Ильды, сначала Эрнесто стал спорить, доказывая, что он рассматривает это просто как способ свести концы с концами, но потом признал ее правоту и пообещал не отвлекаться на разную ерунду.

Однако теперь ему была нужна работа, а Пти де Мюра был одним из немногих знакомых Гевары в Мексике. Пти пригласил Эрнесто остановиться у него в доме, обещая также помочь ему раздобыть какую-нибудь стипендию на учебу, однако он отклонил это предложение. Конечно, они с Пти не совпали в политических взглядах. В письме отцу Эрнесто писал: «Я скрестил с ним копья по тем же вопросам, что и с тобой то есть по поводу свободы и т. д., и он столь же слеп, как ты, и печальнее всего то, что в глубине души этот человек рад тому, что произошло в Гватемале».

В течение нескольких следующих «пустых дней» Эрнесто изучал город, ходил по музеям, искал друзей. Он нашел Элену Леива де Хольст, которая также переехала из Гватемалы в Мексику. Впоследствии он записал в дневнике, что между ней и Ильдой, похоже, «что-то произошло», поскольку она отзывалась об Ильде в «очень пренебрежительной манере». То, что Элена рассказала Геваре, должно быть, звучало убедительно, поскольку он добавил в дневнике: «Думаю, пора закончить эту историю с Ильдой».

Эрнесто узнал, что «гватемальские левые», эвакуированные в Аргентину, попали в тюрьму. В письме матери, отправленном в октябре, он не жалеет упреков для своих родных за то, что они не позаботились о его товарищах должным образом.

Эрнесто продолжал осмыслять свой гватемальский опыт, и каждое его письмо было своего рода некрологом революции. Он хотел донести до каждого «истину» о случившемся. Своей подруге Тите Инфанте, чье последнее письмо, полученное им в Гватемале, передавало тревогу, которая, как Геваре показалось, выходила за рамки дружеской, он писал: «Сейчас, на расстоянии — физическом и духовном, — которое отделяет меня от Гватемалы, я перечитал твое последнее письмо, и оно показалось мне странным. Я обнаружил в нем особую теплоту; твое отчаяние из-за того, что ты не можешь ничего сделать для меня, трогает мое сердце». Подобно Испанской республике, писал он, Гватемала оказалась предана «извне и изнутри», но пала не без благородства. Больше всего Гевару раздражала пропагандистская ложь о режиме Арбенса, которую печатали газеты по всей Америке.

Эрнесто был убежден, что американская интервенция в Гватемале была лишь первым столкновением в глобальной конфронтации между США и коммунизмом. Своей сестре Селии, которая собиралась выйти замуж за молодого архитектора и друга их семьи — Луиса Родригес Арганьяраса — и, по-видимому, интересовалась возможностями трудоустройства в Мексике, Эрнесто писал: «Оставайся на месте и думать забудь о глупостях вроде переезда в другую страну, поскольку грядет буря и Аргентина окажется поражена меньше всего, ведь она не так зависит от северного друга» (имеются в виду США).

Зловещими предсказаниями поделился Эрнесто и с отцом. Мировая война неизбежна, объявлял он в письме, отправленном несколькими месяцами позже. Риски выросли «гигантским образом» на фоне потрясений в Кремле после смерти Сталина. «Аргентина — оазис на территории Америки, и мы должны оказать Перону максимум поддержки, чтобы избежать вступления в войну, которая обещает быть ужасной, — нравится тебе это или нет, но такова реальность».

В поисках работы Эрнесто ходил по больницам, пытаясь договориться хотя бы о собеседовании, но продвинулся пока не слишком далеко. Чтобы заработать немного денег, он стал фотографировать людей в городских парках и на площадях. В течение следующих нескольких месяцев ему довелось сменить несколько занятий: он был ночным сторожем, фотокорреспондентом в аргентинском новостном агентстве «Ахенсия латина», врачом-аллергологом и исследователем во взрослой и детской больницах.

В это время в его жизнь вновь вошла Ильда Гадеа. Сразу после отъезда Эрнесто из Гватемалы Ильда опять была арестована и, проведя в тюрьме ночь, под конвоем выслана к мексиканской границе. Через несколько дней ее собственные конвоиры за деньги переправили узницу через реку на территорию Мексики. Промаявшись восемь дней в пограничном городке Тапачула в ожидании решения властей о предоставлении ей политического убежища, Ильда направила свои стопы в Мехико и к Эрнесто. Но его помыслы и поступки с момента их расставания не соответствовали образу преданного любовника. Узнав, что его бывшая подруга оказалась брошена на границе, он даже не подумал ей помогать, ограничившись вялой записью в дневнике: «Ильда в Мексике, в Тапачуле, и что с ней и как — неясно».

Как обычно, рассказы Эрнесто и Ильды по поводу их отношений в Мехико не вполне соответствуют друг другу. После первой встречи Гевара записал: «Похоже, у нас с Ильдой сохраняется статус-кво, посмотрим». Однако Ильда передает это событие иначе: «Эрнесто вновь заговорил о том, что мы можем пожениться. Я сказала, что нам лучше подождать… У меня появилось ощущение, что мой неясный ответ создал некоторую напряженность, поскольку затем он заявил, что нам лучше быть просто друзьями. Я несколько удивилась: я же предлагала только подождать. Но я не стала спорить. Не успела я приехать, а мы уже ссоримся».

Они продолжали встречаться, устраивали совместные трапезы, ходили в кино. Ильда вскоре поселилась в меблированных комнатах в районе Кондеса, вместе с эмигранткой из Венесуэлы поэтессой Лусилой Веласкес, и тоже начала искать нужные знакомства, чтобы устроиться на работу.

Более радостным для Эрнесто оказалось неожиданное воссоединение с кубинцами, которых он встретил в Гватемале, и прежде всего с Ньико Лопесом. Ньико пришел в больницу, где как раз находился на дежурстве Эрнесто: он хотел помочь своему товарищу, страдавшему от аллергии. По словам Ильды, Эрнесто и Ньико тотчас возобновили свою дружбу. Ньико был полон оптимизма, по секрету он рассказал Эрнесто, что лидер «монкадистов» Фидель Кастро, его брат Рауль и другие их товарищи, томящиеся в тюрьме, могут быть в скором времени выпущены на свободу.

Бежавшие с Кубы последователи Фиделя Кастро стали просачиваться в Мехико изо всех уголков континента начиная с 1954 г., когда им поступило распоряжение собраться там. Они организовали неофициальную штаб-квартиру в доме Марии Антонии Гонсалес, кубинки, вышедшей замуж за профессионального мексиканского борца по имени «Дик» Медрано.

Тем временем на Кубе, где Кастро приобрел всенародную известность, Батиста решил провести выборы, чтобы узаконить свою власть, которой он владел де-факто, и общественное мнение стало все громче требовать от него амнистии Кастро и других осужденных монкадистов. Ньико Лопес сказал Эрнесто, что, как только Фидель Кастро выйдет на свободу, Мексика превратится в базовый лагерь для претворения в жизнь его замыслов по организации вооруженного повстанческого движения, которое начнет партизанскую войну на острове в целях свержения Батисты. Однако Геваре столь грандиозный план, должно быть, показался делом отдаленного будущего.