Александр II - Анри Труайя Страница 49

Отслеживая перемещения монарха, наблюдатели группы установили, что он все реже и реже покидает дворец. Однако он продолжал регулярно присутствовать при смене караула в Михайловском манеже. Следовательно, нужно было попытаться убить его во время одной из поездок туда. Добраться от дворца до манежа можно было двумя маршрутами. Один проходил по Инженерной улице и всегда пустынной набережной Екатерининского канала; другой, которым царь пользовался чаще, – по Невскому проспекту и Малой Садовой. В начале сентября 1880 года террорист Кобозев снял в доходном доме на Малой Садовой подвал и открыл там вместе с молодой еврейкой Гесей Гельфман молочный магазин. Сразу после этого Желябов и его сообщники начали рыть туннель, ведущий из подвала под проезжую часть улицы. Эта работа продолжалась несколько недель, несмотря на обвалы и просачивание воды. Одновременно с этим специалисты производили химические опыты, а остальные упражнялись в метании бомб в безлюдных уголках предместья. Предусматривалось, что если мина по какой-либо причине не взорвется, четверо заговорщиков бросят в царскую карету по бомбе, а если и эта попытка не увенчается успехом, Желябов вспрыгнет на подножку кареты и собственноручно заколет царя кинжалом.

Но полиция была настороже. 28 ноября 1880 года она арестовала Александра Михайлова, который имел неосторожность заказать в фотоателье фотографии двух казненных товарищей. Кроме того, открытие молочного дома в доме 4 по Малой Садовой вызвало у властей подозрение. Лжеторговцы проявляли удивительную некомпетентность, и выбор сыров в их магазине был настолько скудным, что мало у кого возникало желание переступить его порог. Во время проверки санитарного состояния один важный чиновник в генеральском чине отметил наличие повышенной влажности в помещении магазина, но не сделал из этого никаких выводов. К тому времени в задней комнате образовалась огромная куча земли, выкопанной при прокладке туннеля. Террористы неумело маскировали ее углем и соломой. Полицейские порылись в магазине и ушли, не обнаружив ничего предосудительного. Заговорщики едва избежали провала. Однако их радость длилась недолго. Желябов, ставший после ареста Михайлова единоличным руководителем группы, тоже попал в западню. Придя навестить своего товарища Тригони, находившегося под наблюдением полиции, он был схвачен у дверей его дома вместе с другими визитерами. Полицейские даже не поняли, какую важную птицу им удалось поймать. Это сделал следователь, на первом же допросе узнавший известного террориста. На все его вопросы Желябов только и ответил: «Не слишком ли поздно вы арестовали меня, господа? Ведь я не один, не забывайте об этом!»

Узнав об аресте своего возлюбленного, Софья Перовская испытала приступ ярости, смешанной с душевной болью. Когда ее товарищи попытались отказаться от своего плана, осуществление которого теперь было чревато слишком большим риском, она именем революционной чести настояла на том, чтобы дело было доведено до конца. На что она, собственно, надеялась? Может быть, она думала, что беспорядки, спровоцированные покушением на Александра, позволят им освободить Желябова из тюрьмы? Или же она просто не желала оставаться в живых, теперь, когда он был фактически обречен на смерть? Очевидно, она хотела разделить с ним боль, отомстить за него и погибнуть вместе с ним. Ею овладело безумие. Ее страстные речи приводили товарищей в трепет. Нужно было действовать без промедления. На следующий день, в воскресенье, 1 марта 1881 года, царь должен был отправиться по своему обыкновению в Михайловский манеж. В их распоряжении оставалась только одна ночь для того, чтобы заложить мину и подготовить бомбы. Решение было принято единогласно, никто не осмелился возразить.

В это время Александр принимал в Зимнем дворце Лорис-Меликова, спешно явившегося к нему с сообщением об аресте Желябова. По сведениям министра террористы готовили новое покушение. Он настоятельно советовал императору отказаться от завтрашней поездки на смену караула по соображениям безопасности. Александр не желал его слушать: в Михайловском манеже соберутся все представители дипломатического корпуса, и с его стороны было бы просто неприличным не появиться там. И, меняя тему, он потребовал от него представить ему на подпись манифест, объявлявший о созыве комиссий, в которых должны были участвовать – небывалое дело! – избранные представители земств и городских собраний. Лорис-Меликов положил документ перед ним на стол. Александр улыбнулся и окунул перо в чернильницу. Он сознавал, что, подписывая этот манифест – плод стольких трудов, впервые ограничивает власть императора. В России начиналась новая, более либеральная эпоха. Документ должен был стать законодательным актом после его утверждения Советом министров, заседание которого было намечено на 4 марта 1881 года. Когда Лорис-Меликов ушел, Александр вошел в спальню, где находилась Екатерина, и сказал: «Ну вот и все. Я только что подписал бумагу… Думаю, она произведет хорошее впечатление. По крайней мере русский народ увидит, что я дал ему все, что только было возможно!»

Вечером, во время ужина, он вновь завел речь о манифесте. Екатерина поздравила его с этим решением, но тоже попросила остаться завтра дома. «Не могу же я постоянно находиться во дворце, словно заключенный!» – воскликнул он.

Воскресенье, 1 марта (13 марта согласно григорианскому календарю) 1881 года, началось с заутрени в дворцовой часовне. Затем, поработав немного с Лорис-Меликовым и легко позавтракав – шел Великий пост, Александр стал прощаться с супругой. Она умоляла его не ездить обычным маршрутом по Малой Садовой и длинной набережной Екатерининского канала. Он обещал послушаться ее. На обратном пути он собирался ненадолго заехать к своей кузине в Михайловский дворец и без четверти три вернуться домой. «И тогда, если хочешь, – сказал он, – мы вместе погуляем в Летнем саду». Екатерина молча кивнула. Ее глаза наполнились слезами, а губы искривились в детскую гримасу. Она была так прелестна в своей тревоге за него, что он повалил ее на диван и лихо, по-гусарски, овладел ею. (Об этом эпизоде рассказала сама Екатерина в своей беседе с доктором Боткиным в Биаррице в 1887 году. Константин де Грюнвальд, «Царь Александр II и его время».) Исполнив супружеский долг, Александр поднялся, чрезвычайно довольный, привел себя в порядок, обнял сомлевшую супругу, спустился по лестнице, сел в карету и в 12.45 выехал в сопровождении шестерых терских казаков. Седьмой казак сидел слева от кучера. Кортеж замыкали трое полицейских офицеров.

Поездка прошла спокойно. Традиционная смена караула в обширном Михайловском манеже происходила в присутствии великих князей, генерал-адъютантов и дипломатов, среди которых находились послы Германии, Австро-Венгрии и Франции. После завершения церемонии Александр, коротко переговорив с некоторыми из гостей, отправился в соседний дворец к своей кузине, великой княгине Екатерине, дочери своей покойной тетки Елены Павловны. Всех поразила его оживленность, столь несвойственная ему, особенно в последнее время. Возможно, этот душевный подъем был связан с подписанием манифеста. Выпив у кузины стакан чая, он откланялся, в 14.45 сел в карету и приказал ехать в Зимний дворец.

Софья Перовская, увидев, что карета императора поехала по набережной Екатерининского канала, поняла, что он возвращается тем же маршрутом, которым приехал. Следовательно, от мины, заложенной на Малой Садовой, толку не будет. Оставалось рассчитывать только на бомбометателей. Они направятся к каналу и займут заранее определенные позиции, а в нужный момент Софья, которая будет стоять на углу Инженерной улицы, подаст им сигнал платком. Добровольцев было четверо: Николай Рысаков, девятнадцати лет, член рабочей боевой группы, специалист по пропаганде на заводах; Игнатий Гриневицкий, двадцати четырех лет, из мелкопоместных литовских дворян, студент Технологического института; еще один студент, Иван Емельянов; и рабочий Тимофей Михайлов. Все они, сознавая свою ответственность, отказывались думать о моральной стороне своей акции, осуществления которой от них ожидала Софья Перовская. Они знали: дабы избежать ловушки буржуазных предрассудков, им следует относиться к своей будущей жертве не как к человеческому существу, а как к материальному препятствию – двери, которую нужно вышибить, стене, которую нужно разрушить. Прекрасная цель оправдывала ужасное средство. Настоящие политические убеждения исключали всякие угрызения совести. Чтобы не дрогнула рука, нужно было приберечь жалость для тех, за чье дело они боролись.