Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях - Валентина Парсаданова Страница 48

От судьбы депортированных мало отличалась судьба беженцев, той их части из полумиллиона, уходившего на восток от гитлеровцев, которая оседала на торфоразработках и строительстве, а затем подпала под решение, запрещавшее в течение пяти лет проживать в 100-километровой погранзоне. Те же 58 тысяч, которые предпочли заявить о возвращении домой, были приравнены к осадникам и тем же принудительным методом отправлены на спецпоселение. Этот процесс, растянувшийся с конца июня до второй половины июля, на деле захватил 70 с лишним тыс. чел. По суммарным сводкам НКВД численность осадников и беженцев составляла 215.052 чел., «семей» и беженцев — 176 тыс. чел. Они размещались в 14 республиках, 20 краях и областях СССР — в 586 спецпоселках. По их национальному составу имеются следующие дифференцированные данные: среди осадников было 109.233 поляка, 11,7 тыс. украинцев, 10,8 тыс. белорусов, 1,8 тыс. прочих; из 78 тыс. беженцев было 64,5 тыс. евреев, 8,3 тыс. поляков, 1,7 тыс. украинцев, около 1,8 тыс. прочих ^{88}. Более половины беженцев были переданы в ведение Наркомлеса — на лесоповал, лесосплав и т.п. в северные районы страны, остальные — на строительные объекты, на предприятия черной и цветной металлургии, на самые примитивные и тяжелые работы, к которым мало кто был приспособлен: по данным НКВД к трудовой интеллигенции из них относились 3.261 чел., был один академик, профессоров и научных работников — 17, инженеров — 310, врачей — 401, зубных врачей и техников — 162, агрономов — 122, преподавателей — 589, архитекторов — 12, экономистов — 28, адвокатов — 188 и т.д. ^{89}

Их косили непосильный труд, эпидемии и голод, условия жизни в летних временных строениях, отсутствие зимней одежды и обуви, запасов хлеба, соли и мыла — все это констатировали проверяющие из НКВД, продавшие людей за немалые деньги Наркомлесу, Наркомату цветных металлов и другим ведомствам. Далеко не везде их обеспечивали работой, орудиями труда: в Горьковской области лишь на 48%, в Иркутской — на 47% и т.п. В спецпоселке Колос топор приходился на пять человек, в Подосиновском районе вместо 120 необходимых пил было только десять и ни одного заточника. В таких условиях заработать на пропитание было невозможно ^{90}.

Опубликованные многочисленные воспоминания жертв этого экзодуса раскрывают акт за актом жестокие драмы многих тысяч семей, беспомощных и обреченных, не ждущих ни от кого помощи, лишенных возможности прибегнуть к законным средствам защиты своих интересов и собственной жизни, жизни своих детей, поскольку по отношению к ним грубо попирались основные права человека и гражданина даже в таком виде, как они были записаны в Конституции СССР ^{91}. Карательные мероприятия в рамках «экспорта революции» в инкорпорированные земли выливались в нарушение основного права человека — права на жизнь, в умышленное создание несовместимых с жизнью условий, то есть экоцид, представляя собой преступления против человечности. В них просматриваются и черты геноцида, сознательного и целенаправленного истребления тоталитарным режимом одного из народов — польского народа, польского национального меньшинства, доля представителей которого среди репрессированных была куда более значительной, чем их доля в общей численности населения присоединенных областей. Сталинское руководство, в отличие от нацистского, не декларировало расовых теорий, но масштабы проводимых репрессий, условия депортации, транспортировки, содержания и эксплуатации сосланных, их принуждение всей мощью режима и силой обмана к подчинению и лишению законных жизненных шансов, сознательное уничтожение целых социальных слоев и национальных групп являлись одним из преступлений сталинского тоталитаризма, которое не случайно столь тщательно и последовательно скрывалось. Судьбы различных категорий населения зависели от прихоти вождя. Сталинская внешняя политика была многовекторной и не лишенной определенных противоречий. В начале 40-х годов во внутренней военной доктрине происходили изменения. Так, 26 февраля 1940 г. была издана директива по военно-морскому флоту, в которой противниками в будущей войне были названы Германия, Италия, Венгрия и Финляндия ^{92}. Правительству Сикорского было сообщено, что в СССР существует намерение сформировать польский легион (дивизию). Антигерманская направленность такой задумки была очевидна, а настроения офицерского корпуса, сосредоточенного в спецлагерях, ей вполне соответствовали. Другое дело, в какой степени после сентября 1939 г. и полугодичного содержания в концентрационных лагерях можно было рассчитывать на их лояльность. Сталин начал искать решение этой головоломки.

Точной даты передачи в Лондон соответствующей информации не сообщают ни министр иностранных дел Польши, ни посол в Лондоне Э. Рачиньский, который записал в дневнике, что одновременно через посредника — представителя ТАСС в Лондоне, сына ближайшего сотрудника М.М. Литвинова Э. Ротштейна было передано весьма близкому к Сикорскому журналисту С. Литауэру, что СССР — за восстановление независимой Польши в этнографических границах на востоке и Сикорский является тем лицом, с которым советское руководство готово начать принципиальные переговоры ^{93}. Это могло быть как благожелательным жестом оппозиционной группы Литвинова, так и проявлением двойной игры Сталина, у которого появились новые внешнеполитические варианты. Возможно было и сочетание того и другого.

В то время в сталинском руководстве существовали разные представления о будущем пленных. Если верить свидетельству С. Берии (Гегечкори), его отец Л. Берия якобы не был сторонником расстрела узников спецлагерей, не без основания (информацией он располагал в большом количестве) видя в польских офицерах антигитлеровский потенциал: «Так или иначе мы войдем в Польшу и очевидно, что польская армия в будущей войне должна оказаться на нашей стороне». С. Берия помнил, что в этом отношении противником его отца выступил идеолог массовых репрессий А.А. Жданов, заявивший к тому же, что готов взять на себя руководство НКВД. В московском издании книги «Мой отец — Лаврентий Берия» достаточно ответственный автор, в годы войны связанный с разведкой, а затем виднейший ученый в области космической техники, утверждает, что «первый серьезный конфликт между отцом, с одной стороны, Сталиным и Политбюро, с другой стороны, произошел уже в сороковом, когда решалась судьба тысяч польских офицеров, расстрелянных впоследствии в Катыни». В этом издании, в отличии от санкт-петербургского, утверждается, что оппонентом Берии в этом деле был Молотов. С. Берия склонен преувеличивать меру и значение разногласий по этому вопросу, утверждая, что в тот момент его отец едва не лишился за строптивость своей должности, но якобы даже это не заставило отца подписать смертный приговор полякам. Его спекулятивные попытки в чем-то оправдать Лаврентия Павловича базируются всего лишь на том, что фамилия Берии была вычеркнута из списка исполнителей зловещего приговора — но в документе-представлении, подписанном им самим! Л. Берия сам запустил в действие механизм исполнения преступного приговора.