В тяжкую пору - Николай Попель Страница 47

Мне надоело, и я ответил крепким русским словом. После этого благодарности кончились.

Я велел по радио открытым текстом передавать в эфир все сведения о противнике, которыми мы располагали. Глядишь, кто-нибудь услышит, кому-нибудь пригодятся. Может быть, они дойдут до корпуса, армии, фронта.

День прошел спокойно, куда спокойнее, чем предыдущие. И это тревожило. Вызвал пленного полковника. Он, казалось, только и ждал этого приглашения.

— Германские дивизии занимают исходные позиции. Наступления можно ждать завтра, скорее всего, поутру. Но не рано. Солдаты должны выспаться, привести себя в порядок, позавтракать. Смею заверить, это будет досконально продуманное и пунктуально подготовленное наступление…

На тонких губах полковника легкая улыбка. Не злорадная, а от сознания своей объективной ценности, ловкости и черт знает, чего еще. Удивительный экземпляр фашистской породы…

Наступил один из самых тяжелых моментов дубненской обороны.

Роты насторожены, роты ждут. А гитлеровцы не спешат. Бойцы истомились. Напряжение достигло высшей точки и пошло на убыль, расплавленное полуденным зноем. Поднявшееся к зениту солнце добралось до окопов.

Этот час и наметило фашистское командование для своего «досконально продуманного и пунктуально подготовленного наступления».

Передовые наши позиции исчезли в дыму и ныли. Облака закрыли солнце. Потом огонь переносился в глубину. Я пытался прикинуть куда: медсанбат, запасные позиции, ремонтно-восстановительный батальон?

Мы не заметили, не услышали, когда появилась авиация. Будто в артподготовку включились орудия гигантских калибров. Немцев крикнул мне на ухо:

— Воздух!

Перед бомбами мы еще беззащитнее, чем перед батареями. У нас нет зенитной артиллерии. Ни одного ствола.

Затем неожиданно наступает тишина. Гитлеровцы ждут ответных залпов. Но мы молчим, не выдаем себя. Проходит минут пятнадцать, и все начинается сначала.

После двух часов артиллерийско-авиационной вакханалии ясно: главный удар сосредоточен по юго-западному сектору. У Млынова налеты слабее. По Дубно ведется размеренный методический огонь.

Приходят первые вести. Пострадали тылы. Вышли из строя все рации. Авиация больше всего бомбила свезенные за ночь тягачами ни на что не годные танки. Рассредоточенные машины Волкова почти не пострадали.

Бомбежка и артиллерийские налеты не ослабевают. Но и в неистовом грохоте разрывов привычное ухо различало гул танковых моторов. Какие это танки? Если средние — плохи дела, если легкие — еще потягаемся.

Танки проходят через мост и врываются в Птычу. На наше счастье, это легкие машины. Трофейные пушки бьют по ним довольно успешно.

В батарее самовольно оставившего медсанбат лейтенанта Павловского, который прибыл вместе с Зарубиным, из шести орудий пять немецких и лишь одно отечественное. Я хорошо помню Павловского по плацдарму на Стыри. Сейчас он обосновался на окраине Птычи. Здесь же секретарь комсомольского бюро полка младший политрук Анатолий Плюснин. Они должны пропустить вражеские танки и потом ударить по ним с тыла.

Полковник Семенов построил систему ПТО с расчетом на любой вариант фашистского наступления. Но мало снарядов. У трофейных орудий нет тягачей, их не перебросишь с одного места на другое.

Когда от Зарубина прибегает раненный в щеку связной и, что-то мыча, сует мне записку: «Прошу помочь танками», я не сомневаюсь: положение отчаянное. И все-таки не хочу пускать последний резерв — Волкова. Поднимаюсь в свой Т-34, беру три машины, охранявшие НП, и иду на выручку.

Юго-западный сектор отбивает пятую или шестую атаку. Птыча переходит из рук в руки. Сейчас она у немцев. Со взво дом устремляюсь на цепь вражеской пехоты, поднявшуюся с огородов. Цепь густая. Сзади ее подпирают новые пехотинцы, на ходу соскакивающие с транспортеров. Тем не менее, атаку удается отбить.

Мы становимся хозяевами северной окраины Птычи. И тут в окоп, где валяются обтянутые коричневым сукном с пристегнутыми черными пластмассовыми стаканчиками фляжки, вскакивает Зарубин. Он потерял фуражку, всегда аккуратно зачесанные назад мягкие волосы сейчас падают на глубоко посаженные светлые глаза. Лицо красное, и особенно почему-то красны большие уши.

— Что во фляжках? — первый вопрос Зарубина.

— Понятия не имею.

Зарубин понюхал, капнул на язык.

— Похоже, вода.

Не отрываясь, из горлышка осушил фляжку, вытер рот, мокрый подбородок.

— Ишь ведь; тряпкой обшивают. Об удобствах бсспокоЯтСЯ.

И без всякого перехода:

— Хоменко взял своих бойцов да несколько танкистов с выведенных из строя танков. Рожью прошел в тыл, чуть ли не к самой Вербе. А там подбитые немецкие машины. Наши ребята залезли в них да как ахнут. Такой тарарам подняли… Капитан Хоменко награду заслужил. Плюснин с Павловским тоже… Павловский опять без пушек остался. Вместе с Плюсниным в пехоте…

В этот момент началась новая атака. Зарубин достал ТТ. Как и многие командиры, он во время боя держал пистолет не в кобуре, а за пазухой.

— Разрешите быть свободным.

И, не дожидаясь «разрешения», выскочил из окопа.

Спустя час немцы, разъяренные безрезультатностью натиска, подтянули свежие танки. Пришлось пустить Волкова. Впереди — жердевская рота КВ.

Наш слабый артиллерийский щит разбит. Едва не все пушки юго-западного сек гора выбыли из строя. Танки шли против танков. Немцы не имели тяжелых машин. Но у наших КВ снаряды на исходе. Надо таранить, давить тяжелыми, разлапистыми гусеницами.

Фашистская атака опять захлебнулась. Но вернуть Птычу нам все же не удалось.

Горели машины, торчали обломки вмятых в землю орудий, перевернутых транспортеров. И всюду — у машин, батарей, транспортеров — трупы наших и немецких солдат.

Солнце клонилось к лесу. Бои постепенно затихал. Только на севере, у Млынова, канонада не смолкала. Связи с Сытником ни но радио, ни проводной не было. Примчавшийся на мотоцикле без коляски лейтенант доложил: в 16:10 противник перешел в наступление.

Немцев остался в Подлуже. Мы с Васильевым направились к северному сектору.

Сытник укрыл на левом фланге в засаде батальон Мазаева. Им теперь командовал Гуров. Мазаеву стало совсем худо. Его удалось наконец-то отправить в медсанбат.

В центре наступали два фашистских батальона. Остальные силы, не принимая боевого порядка, двигались колонной по дороге. В эту колонну и врезались до поры до времени таившиеся в лесу танки Гурова. Гуров прислал записку:

«Штаб фашистского полка приказал долго жить. Взял в плен генерала, командира 44-й пехотной дивизии. Всем гусям — гусь».

Мы с Васильевым тут же направились к Гурову. В предвечернем небе появились эскадрильи бомбардировщиков. Бомбовый удар был направлен как раз туда, где дрался батальон.