Марина Мнишек - Вячеслав Козляков Страница 46

История весьма правдоподобная для Смуты. Начинается все как шутка или нелепая история, а завершается вполне реальными угрозами и несчастьями. Показательно, что автор «Нового летописца» считал главным в этом деле «начального воровства» даже не тех, кто присвоил себе имя «царя Дмитрия», а стародубца Гаврилу Веревкина. Именно он начал переписку об объявившемся в Стародубе самозванце с Путивлем, Черниговом и Новгородом-Северским – городами, связанными когда-то с начальной историей царевича Дмитрия и продолжавшими воевать с царем Василием Шуйским.

Интересно, что версия эта вполне согласуется с тем, что было известно о появлении Лжедмитрия II его польским сторонникам. В записках Иосифа Будило тоже говорится о приходе в Стародуб человека, назвавшегося Андреем Андреевичем Нагим «в десятую пятницу после русской Пасхи» ^[170]. (Нет ли тут путаницы с Пятидесятницей – пятидесятым днем после Пасхи, то есть Троицей?) Известно, что Пасха в 1607 году пришлась на 5 апреля, и если следовать буквально тексту Иосифа Будило, то появление «Нагого» – «царя Дмитрия» в Стародубе следует датировать временем около 12 июня 1607 года. Именно этим днем, как выяснилось недавно, датировано первое окружное послание Лжедмитрия II в Могилев ^[171]. Однако такой хронологии несколько противоречат записи «Дневника Марины Мнишек». Сандомирский воевода и его дочь Марина Мнишек стали получать подтверждения того, что «Дмитрий точно жив», начиная уже с 5 (15) июня. 10 (20) июня они уловили какие-то разговоры о Дмитрии, распространившиеся в Ярославле, что сразу же повлекло за собой изменение в отношении приставов к ссыльным. «Желая ему (если жив) одержать верх, – писал автор «Дневника» о реакции на появление слуха о спасшемся Дмитрии, – наши приставы и с нами в то время ласковее обходились». В конце же июня 1607 года пришли уже такие «радостные известия», содержание которых даже не было доверено страницам «Дневника». При этом в свите сандомирского воеводы исчезли все «страхи» и люди почти уверились, что уже «зимним путем» поедут в Польшу ^[172]. Для такой перемены настроения должно было быть более чем веское основание, и его можно видеть в том, что до Марины Мнишек дошло известие о появлении ее чудесно спасшегося мужа в Стародубе. Хотя нельзя исключать и того, что усилившиеся разговоры о «царе Дмитрии» стали следствием выступления из Москвы царя Василия Шуйского во главе своего войска для борьбы с болотниковцами, действовавшими также от имени самозванца.

Другой важный источник, описывающий стародубское «явление» Дмитрия, – «История Московской войны» ротмистра Николая Мархоцкого, пришедшего служить к Лжедмитрию II вместе с войском князя Романа Ружинского. В польских отрядах самозванца знали примерно о том же, что и в Москве. Разве что в записках Николая Мархоцкого подробнее говорится о предыстории появления в Литве некоего «сына боярина из Стародуба»: поначалу его «приняли за шпиона» и посадили в тюрьму в местечке под названием Пропойск. Чтобы выбраться оттуда и объяснить свое появление в литовских землях, этот человек назвался Андреем Нагим, которого будто бы преследует царь Василий Шуйский, «уничтожавший все “дмитриево племя”, а по-нашему – родичей». Отправленный обратно на родину в Стародуб, мнимый «Нагой» объявился там уже царем Дмитрием. Ротмистр Николай Мархоцкий тоже знал о сцене допроса «некоего москвитянина Александра» (подьячего Рукина, согласно «Новому летописцу»), который под пыткой и указал на «царя», находившегося среди Стародубцев. «Царь Дмитрий» очень оригинально сумел доказать, что он царь: взяв в руки палку, он набросился с руганью на Стародубцев: «Ах вы… вы еще не узнаете меня? Я – государь» ^[173]. Такому государю поверили сразу.

Кем был этот человек на самом деле? Загадка происхождения второго Лжедмитрия волновала всех, кто узнавал о его существовании. Но разгадать ее никому так и не удалось – ни его врагам, ни его союзникам. Царь Василий Шуйский напрасно пытался расспрашивать пойманных «языков», служивших у самозванца или просто видевших его. Агент канцлера Льва Сапеги только подвел своего патрона, высказав перед королем предположение о тождестве двух Дмитриев. Ни иностранным писателям, ни русским летописцам не удалось собрать никаких достоверных свидетельств. Такова бывает плата за самозванчество – полная потеря собственной личности. «Царь Дмитрий» – «Вор», «царик», как его стали называть, – не исключение.

Правда, есть прямое свидетельство автора белорусской «Баркулабовской летописи» – священника Федора Филипповича, сообщавшего, что самозванца звали Дмитр Нагий, а «был напервей у попа шкловского именем, дети грамоте учил, школу держал, а потом до Могилева пришел». С его слов это был вовсе жалкий человек: «Кождому забегаючи, послугуючи, а мел на себе оденье плохое: кожух плохий, шлык баряный, в лете в том ходил». В «Баркулабовской летописи» также сообщается о заключении Нагого в Пропойске и отправке его за московскую границу, где он уже был признан царем и подчинил себе многие города, включая Стародуб: «Там же его москва по знаках царских и по писаных листах, которые он утекаючи з Москвы по замках написавши давал, через тыи уси знаки его познали, иж он ест правдивый, певный царь восточный Дмитр Иванович, праведное солнце».

Однако признать все это правдой мешает одно обстоятельство. Сидя в селе Баркулабове, в окрестностях города Быхова, можно было все что угодно писать о том, что происходит в соседнем государстве – России. Даже то, что там правит некий царь Андрей Шуйский. Не добавил ли священник Федор Филиппович к биографии известного ему шкловского бродяги никогда не существовавшее продолжение, вольно или невольно введя в заблуждение всех последующих историков, вынужденных учитывать любые крупицы сведений о втором Дмитрии?

Но и отвергнуть сообщение «Баркулабовекой летописи» как просто недостоверное едва ли возможно. Этому препятствует совпадение ее сведений с записками немецкого наемника на русской службе Конрада Буссова и с дневником находившегося в плену в Московском государстве отца-иезуита Каспара Савицкого. Все они, оказывается, слышали примерно ту же историю о происхождении царя. И в «Московской хронике» Конрада Буссова, как и в провинциальной летописи, Лжедмитрий II назван «школьным учителем», жившим «у одного белорусского попа в Шклове». Вот только другие детали не совпадают. Учитель «по рождению был московит, но давно жил в Белоруссии, умел чисто говорить, читать и писать по-московитски и по-польски, – записал Конрад Буссов. – Звали его Иван. Это был хитрый парень» ^[174]. Отец Каспар Савицкий также записал, что «царик» прежде «учил детей в селах в окрестностях Могилева». Некогда он будто бы был взят для преподавания в дом священника, откуда его выгнали из-за неприглядного поведения с хозяйкой дома ^[175].