Игра кавалеров - Дороти Даннет Страница 46

Все это было на руку Робину Стюарту. Бесшумно передвигаясь от укрытия к укрытию, на второй день он выяснил, с кем делит Лаймонд свое утлое убежище из холста. Теперь, на досуге, можно было убедиться, сколь безжалостно верным оказалось первое впечатление, вынесенное с арены, где состоялась схватка с кабаном, равно как и от мимолетного видения, промелькнувшего у Тауэра. Телесную оболочку Тади Боя позаимствовал какой-то манерный, изысканный кавалер, ничего общего не имевший с буйным созданием, некогда отличившимся на охоте и в гонках по крышам. По-своему это облегчало задачу: можно убить одного, даже не коснувшись образа другого.

Тади Боя-Лаймонда зазвали к себе соотечественники. Стюарт видел, что с ним обращались непринужденно, чуть не запанибрата, благодаря его имени, но в то же время и с известной долей уважения. Для этих людей более, чем для кого-либо другого, имело значение, как Лаймонд в конце концов распорядится собой и своими талантами. А такой исключительный в своем роде случай, как его превращение, пусть даже временное, в официального представителя королевы-матери наверняка обсуждался от Шинона до Канде.

Для многих из них это была первая возможность познакомиться с Фрэнсисом Кроуфордом из Лаймонда. По серьезности его лица Стюарт догадался, что Лаймонд играет с ними. Он видел, как Джордж Дуглас, обычно такой вежливый, ироничный, выставляющий свои таланты напоказ, вдруг осекся, стушевался и вынужден был сохранять хорошую мину при плохой игре. Лаймонд явно был не слишком терпелив сегодня.

День выдался жаркий, но на землю уже опускались сумерки. Лежа среди нагревшейся травы и подавляя чувство голода, Стюарт глядел на желтые, изнутри озаренные свечами силуэты шатров и светящиеся окна Канде: деревня и замок сверкали огнями. А в лугах все еще раздавались голоса и смех, звон ведер, лай собак, ржание лошадей и шуршание стягов под легким дуновением вечернего ветерка, сопровождаемые тихим ночным щебетом птиц. Где-то запел дрозд.

Когда стемнело и костры приобрели красновато-золотистый оттенок, как драгоценности на иконах, Стюарт, придерживая свободной рукой у горла украденный плащ, вышел из-под деревьев.

Где-то неподалеку компания прощалась на ночь. Полог шатра зашевелился, хозяева и гости, нагибаясь, выходили, окруженные ореолом неясного мерцания; ткань больше не приглушала слова и смех. Кто-то чистым, приятным голосом отказывался от провожатых, и голос был немедленно узнан, хотя и звучал без акцента. Тот же человек немного язвительно пошутил:

— Le monde est ешшуе de moi, et moi pareillement de lui [25]. Извините, но я предпочел бы Прогуливать дурное настроение в одиночестве.

И, словно преподаватель, покидающий наивных учеников, Фрэнсис Кроуфорд развернулся и уверенно зашагал по траве мимо шатров в луга; волосы его серебрились в лунном свете, а на лице играла слегка насмешливая улыбка. Он долго стоял в одиночестве, спиной к Стюарту, обратив взгляд на ряды шатров — темных, с погашенными огнями, а Стюарт, чуть поодаль, под прикрытием тени, не дыша, почти ничего не видя, с нетерпением ожидал момента ни с чем не сравнимого торжества.

Затем большой лук, прохладный и тяжелый, сам собою скользнул ему в руку. Пальцы ощутили тугую тетиву. Стрела, с острым, как бритва, наконечником, оперенная гусиными перьями, была такой гладкой на ощупь. Робин Стюарт бесшумно натянул тетиву до уха — прекрасное оружие с точным прицелом, натяжение распределяется на подушечку каждого пальца, все мускулы инстинктивно подчинены единственному умению, которым Робин овладел в совершенстве. Он прицелился и выстрелил.

Звук летящей стрелы был не громче вздоха в ночной тишине. Прозвенев, словно струна, она вонзилась в землю в ярде от правой руки Лаймонда, и тот, внезапно насторожившись, как дикий зверь, повернул голову.

Он стоял один на просторном темном лугу. Из шатров не доносилось ни звука, не было видно и часовых. Подняв облачко пыли, вторая стрела ткнулась в землю с другой стороны,

Лаймонд мог бы закричать, побежать, выхватить шпагу или предпринять одновременно все эти три действия, в равной степени бесполезные, ибо, находясь на открытой местности, невозможно противостоять лучнику, стреляющему из укрытия. Но он не издал ни звука, хотя его лицо, бледное при лунном свете, обратилось к деревьям, откуда прилетела вторая стрела. Не обнажая оружия, Лаймонд молча побежал по траве к источнику опасности.

Во рту у Робина Стюарта пересохло. Впервые в жизни он ощутил нервную дрожь, однако поднял лук в третий раз, натянул тетиву и, выпрямившись во весь свой немалый рост, встал, костлявый, исполненный решимости, прицелился и выстрелил в грудь приближающемуся Лаймонду.

Стрела ударила точно в середину груди и упала на землю. На мгновение бегущий запнулся. Затем, придерживая одной рукой ножны, чтобы шпага не звенела и не путалась под ногами, вновь заспешил вперед. Это означало только одно — на нем была кольчуга. И приближался он настолько быстро, что Стюарту, остолбеневшему от неожиданности, не хватило времени прицелиться снова. Когда Лаймонд достиг леса, стрелок отшвырнул в сторону свой ставший бесполезным лук и, выхватив из ножен зазвеневшую шпагу, бросился под покровом деревьев навстречу Лаймонду, намереваясь в клочья искромсать бледную, незащищенную плоть рук и лица.

Лаймонд не обнажил шпаги. Секунду они стояли лицом к лицу, и когда клинок Стюарта уже начал опускаться, противник стремительно увернулся: сталь проскрежетала по укрытому металлом плечу, посыпались голубые искры. Лаймонд бросился в тень, прочь от Стюарта, все больше и больше углубляясь в лес.

У него не было шансов удрать. Лучник не отставал: он иногда спотыкался или наталкивался на деревья, но продолжал бежать на треск сучьев, на звук проворных шагов, словно на барабанный бой. Вдалеке от лагеря, где роща поредела и лунный свет, как изморозь, падал на траву, Стюарт догнал-таки своего врага, и Лаймонд, наконец-то затравленный, выхватил шпагу. На мгновение сталь сверкнула во тьме, поймав опаловый свет луны и озарив все вокруг странным зеленым сиянием. Потом Робин Стюарт поднял свой клинок и нанес удар.

Оба дышали прерывисто, как загнанные звери, и пот струился по лицу Стюарта, еще минуту назад холодному и невозмутимому. С самого начала они не сказали друг другу ни слова. В том не было необходимости. Лаймонд ждал его — Стюарт сейчас это явственно понял. Он полагал также, что Лаймонд осознает: это — конец. Что может значить смерть герольда для человека, которому нечего терять? Кольчуга не может защитить ноги, руки, прикрыть шею, уберечь голову или глаза. Пользуясь игрой теней, качающимися ветками бука, свинцовым светом луны, Робин Стюарт, суровый и непобедимый, наконец-то скрестил шпагу со своим личным демоном.

Он никогда не блистал в бою, но прошел хорошую школу, закалился в суровых испытаниях. Ему была знакома радость первого нежного звона клинков, когда ты получаешь представление о возможностях врага. Последовал продолжительный обмен ударами, искры прорезали тьму… передышка… затем — еще короткая схватка. Стюарт отступил, усмехаясь, слюна засохла на его губах. Они были под стать друг другу, разве что у Стюарта, уже ничего на земле не боявшегося, воля посильнее. Лучник помедлил, из его горла невольно вырвался довольный возглас; он сглотнул, еще сильнее сжал эфес и возобновил искусную игру, затеянную с единственной целью — поразить бледное лицо противника. И это противнику вовсе не понравилось. Он превосходно парировал удар, который срезал бы густые ресницы и рассек переносицу. Затем клинок Лаймонда стремительно опустился — еще немного, и лучник перерезал бы ему сухожилия на ногах. В беззвучной отчаянной схватке Робин Стюарт вдруг с ликованием осознал, что прекрасный голос молчит. Знал бы Стюарт, что Фрэнсис Кроуфорд, невзирая на вполне реальные затруднения, пытается совладать с мучительным приступом смеха, а потому и молчит.