Венец - Сигрид Унсет Страница 46

Лицо Кристин совершенно побелело. Никто из них не говорил больше ни слова, когда они в сумерках шли но городу. В конце улицы, в зеленовато-голубом воздухе стоял серп молодого месяца, обхватив рогами блестящую звезду.

"Всего лишь год", – подумала Кристин и не могла припомнить, когда она в последний раз вспоминала об Арне. Ей стало страшно – может быть, она легкомысленная, порочная и дурная женщина, – всего лишь год тому назад она видела Арне в гробу и думала, что уже никогда в жизни не сможет радоваться… И она беззвучно застонала, ужасаясь непостоянству своего собственного сердца и непрочности всего земного. Эрленд, Эрленд! Неужели он может позабыть ее? И все же, казалось, еще хуже, если сама она когда-нибудь сможет позабыть его!

Господин Андрес отправился со своими детьми на большой рождественский прием в королевском дворце. Кристин увидала всю роскошь и убранство дворца; были они и в том зале, где сидел король Хокон с фру Исабель Брюс, вдовой короля Эйрика[47] . Господин Андрес прошел вперед и приветствовал короля, его дети и Кристин остановились несколько позади. Кристин думала обо всем, что говорила ей фру Осхильд: она вспомнила, что король был близким родичем Эрленда, – их бабушки со стороны отцов были сестрами, – а она была соблазненной любовницей Эрленда и не имела никакого права находиться здесь, особенно среди таких хороших и достойных людей, как дети рыцаря Андреев.

И вдруг она увидела Эрленда, сына Никулауса, – он подошел к королеве Исабель и стоял, склонив голову и прижав руку к груди, выслушивая обращенные к нему слова; на нем была коричневая шелковая одежда, в которой он был на гильдейском празднике. Кристин спряталась за спины дочерей господина Андреса.

Когда фру Ангерд много времени спустя подвела своих трех дочерей к королеве, Кристин уже нигде больше не видела Эрленда; но она, впрочем, и не осмеливалась поднять глаза. Она спрашивала себя, не находится ли Эрленд где-нибудь в зале; ей казалось, что она чувствует на себе его взгляд, но ей, кроме того, казалось, что все смотрят на нее, как будто зная, что она лгунья, которая носит золотой обруч на распущенных по-девичьи волосах!

Его не было в том зале, где угощали молодежь и где молодежь танцевала, когда убрали столы. В этот вечер Кристин должна была танцевать рука об руку с Симоном.

Вдоль одной из длинных стен стоял прикрепленный к полу стол, и королевские слуги всю ночь ставили на него пиво, мед и вино. Один раз, когда Симон подвел ее к столу и пил за ее здоровье, Кристин увидела, что Эрленд стоит совсем рядом с нею, за Симоном. Он смотрел на нее, и рука Кристин задрожала, когда она принимала кубок из рук Симона и подносила его к губам. Эрленд горячо шептал что-то человеку, сопровождавшему его, высокому и сильному, красивому пожилому мужчине, который недовольно качал головой и, казалось, очень сердился. Сейчас же после этого Симон снова увел Кристин танцевать.

Она не знала, сколько времени тянулся этот танец, песня лилась без конца, и каждая минута казалась долгой и мучительной от тоски и беспокойства. Наконец танец кончился, и Симон снова увлек ее к столу с напитками.

Один из друзей подошел к Симону и заговорил с ним, а потом отвел его на несколько шагов в сторону, к кучке молодых людей. Тут перед нею вырос Эрленд-

– Я должен сказать тебе так много, – прошептал он, – и не знаю, с чего начать… Господи Иисусе, Кристин, что с тобой? – быстро спросил он, увидев, что лицо ее побелело как мел.

Она видела его смутно, как будто пелена воды спустилась между их лицами. Он взял со стола кубок, отпил и протянул его ей. Кристин показалось, что кубок слишком тяжел или же рука у нее словно вывернута из плечевого сустава; она не смогла поднять кусок ко рту.

– Так вот как, ты пьешь со своим женихом, а со мной не хочешь? – тихо спросил Эрленд; но Кристин уронила кубок из руки и упала вперед, прямо в объятия Эрленда.

Она очнулась, лежа на скамейке; голова ее покоилась на коленях какой-то незнакомой девушки. Ей распустили пояс и отстегнули большую застежку, скалывавшую платок на груди; кто-то хлопал ее по ладоням, а лицо у нее было смочено водой.

Она поднялась и села. В кольце окружавших ее людей она мельком увидела лицо Эрленда, бледное и больное. Сама она чувствовала такую слабость во всем теле, словно все ее кости растаяли, а голова сделалась какой-то большой и пустой; но где-то в глубине души таилась одна-единственная ясная и полная отчаяния мысль – ей нужно поговорить с Эрлендом.

И она сказала Симону Дарре, стоявшему рядом с нею:

– Мне было слишком жарко – тут горит так много свечей… И я не привыкла пить столько вина…

– Лучше тебе теперь? – спросил Симон. – Ты напугала всех… Может быть, ты хочешь, чтобы я проводил тебя домой?

– Лучше обождать, пока твои родители соберутся уходить, – спокойно сказала Кристин. – Но сядь сюда, я не могу больше танцевать. – Она хлопнула ладонью по подушке рядом с собою и протянула другую руку Эрленду.

– Садитесь сюда, Эрленд, сын Никулауса, я не успела договорить слова привета! Ингебьёрг не так давно сетовала, что вы теперь совсем забыли ее.

Она увидела, что ему гораздо труднее совладать с собою, чем ей, и ей стоило большого труда удержаться от легкой нежной улыбки, просившейся на уста.

– Поблагодарите девицу, что она все еще помнит обо мне, – сказал он заикаясь. – Я уже боялся, что она забыла меня.

Кристин помедлила немного. Она не знала, что бы ей такое сказать, что походило бы на послание от ветреной Ингебьёрг и вместе с тем могло бы быть правильно понято Эрлендом. Тут в ней поднялась горечь от чувства беспомощности в течение всех этих месяцев, и она сказала:

– Дорогой Эрленд, как вы можете думать, что мы, девушки, забудем человека, который так красиво защищал нашу честь?..

Она увидела, что слова ее подействовали на него как удар по лицу, и сейчас же раскаялась в них, но тут Симон спросил, о чем она говорит. Кристин рассказала ему об их с Ингебьёрг приключении в лесу на Эйкаберге. Она заметила, что Симону это не особенно понравилось. Тогда она попросила его пойти к фру Ангерд и спросить ее, не поедут ли они скоро домой; она все-таки очень устала.

Когда тот ушел, она взглянула на Эрленда.

– Просто удивительно, – тихо сказал он, – что ты такая находчивая – этого бы я о тебе не подумал!

– Я должна была научиться скрывать и прятаться, ты отлично знаешь это, – мрачно сказала она.

Эрленд тяжело дышал; он все еще был очень бледен.

– Тогда, значит, это так? – прошептал он. – Но ведь ты обещала обратиться к моим друзьям, если это произойдет! Бог свидетель, я думал о тебе каждый день, не случилось ли самое худшее…

– Я знаю, что ты считаешь худшим, – коротко сказала Кристин. – Можешь не бояться этого. Но мне кажется гораздо хуже, что ты не захотел послать мне ни слова привета… Или ты не понимаешь, что я хожу там, среди монахинь, как чужая, залетная птица?.. – Она остановилась, почувствовав подступающие слезы.