Оскал смерти. 1941 год на Восточном фронте - Генрих Хаапе Страница 45

Все еще потрясенный и сбитый с толку, я медленно опустился и присел на минуту-другую на дне воронки, ничего пока не предпринимая. Пулеметный и винтовочный огонь «наверху» стал теперь еще интенсивнее, и я как-то притупленно осознал, что, покуда я нахожусь в воронке, он не может причинить мне никакого вреда. Мне вдруг отчаянно захотелось хотя бы в течение какого-то времени побыть в безопасности — просто в безопасности. «Как все-таки странно, — подумал я в тот момент, — исчез с лица земли Шепански… Вот просто был — и нет его!» Но в этой мысли, как ни странно, не было ни печали, ни даже сожаления. Случившееся воспринималось мной как роковая неизбежность. Не повезло, конечно, бедняге, что уж и говорить, — но это было все, что «зарегистрировал» тогда мой оцепенелый мозг. Конечно, Шепански не был моим близким товарищем, как Дехорн или Якоби. Его смерть нельзя было назвать тяжелой личной утратой. Вместе со всеми этими мыслями я, признаться, почувствовал и глубокое облегчение от того, что тот роковой снаряд угодил в Шепански, а не в меня. Я понадежнее прикрепил свой санитарный вещмешок к поясному ремню и взглянул на часы. С тех пор, как мы выскочили в самом начале боя из нашего окопа, прошло пятьдесят минут. Я здорово отстал от своих. Теперь для того, чтобы догнать наш батальон, мне предстояло хорошенько вспомнить все то, чему нас обучали на пехотной подготовке. Если мне суждено было оказаться раненым или убитым — я не хотел умирать в одиночестве.

Я совершал короткую, буквально в несколько шагов, перебежку, падал, двигался дальше ползком, затем снова короткая перебежка, и снова ползком. Таким образом я постепенно догнал на правом фланге наступления последнюю линию наших атакующих пехотинцев. Заградительный огонь русских был здесь уже не таким яростным, самая ужасная его плотность осталась позади. Русская артиллерия уже просто не успевала достать нас здесь своими снарядами в полную силу.

Совсем недалеко впереди возвышалась огромная масса спутанной колючей проволоки, сметенной нашим артиллерийским огнем. Оставшиеся неповрежденными проволочные заграждения были либо взорваны нашими саперами, либо разрезаны специально предназначенными для этого огромными ножницами по металлу. Наших неуклонно продвигавшихся вперед пехотинцев непрерывно прикрывали своим огнем пулеметчики и минометчики Кагенека. После столь массированного обстрела нашими снарядами и ракетами всего сектора наступления минных заграждений нам уже можно было практически не опасаться. Пулеметный огонь русских становился все тише и разрозненнее. Первая линия вражеских окопов была теперь в наших руках.

Трескотня автоматных очередей и взрывы наших ручных гранат где-то впереди говорили о том, что наши солдаты уже вступили в рукопашную схватку с врагом за следующую линию его окопов. Повсюду то и дело появлялись немецкие пехотинцы, пробегали несколько шагов и снова падали на землю. Проделывалось это ими настолько умело и отработанно, что русские снайперы не успевали как следует прицелиться по этим неуловимым фигуркам.

Точно таким же образом — то бегом, то падая ничком — я преодолел последнюю сотню метров, отделявшую меня от русской траншеи, и впрыгнул в нее. Я снова в безопасности! Однако времени терять нельзя было ни секунды: в траншее было восемь раненых, и некоторые из них — очень тяжело. Двое раненых оказались санитарами-носильщиками, но, к счастью, был еще и третий санитар-носильщик, которого сия участь миновала. С его помощью я сделал все, что было в моих силах, для раненых и выглянул наружу посмотреть, не требуется ли моя помощь где-нибудь еще.

Последняя волна наших отрядов достигла теперь первой линии вражеских траншей, а головные отряды уже захватили две следующих. Огонь русских, однако, продолжал оставаться все еще довольно плотным, и мы старались особо не высовывать наши головы за бруствер. Кагенек пробрался ко мне по изгибам траншеи и присел рядом.

— Если бы хоть кто-нибудь подсказал мне, где именно засели эти проклятые свиньи, я бы выкурил их оттуда нашими минометами и пулеметами! — воскликнул он.

Он на мгновение выглянул наружу, но тут же присел, втянув голову в плечи, так как на это его короткое движение немедленно отреагировали вражеские снайперы.

— Эти проклятые красные собратья доставляют нам слишком много неудобств! — в сердцах добавил он.

Он рискнул высунуться из-за бруствера в другом месте на мгновение подольше, но тут же снова опасливо пригнулся, держа бинокль перед лицом.

— Я засек их! — радостно закричал он. — Их тридцать или сорок человек, и, по-моему, они пробираются прямо к нам. Я, правда, не слишком хорошо разглядел, они движутся прямо со стороны солнца. Иваны уже начинают кое-чему учиться у нас: поглядите-ка — контратака!

Кагенек еще раз выглянул за бруствер. На этот раз наступавшие были уже в четырехстах метрах от нас.

— Что это? — вдруг как-то недоверчиво воскликнул он. — Слышишь эти выстрелы? Ведь это немецкие пулеметы! Эти ублюдки стреляют по нам из наших же пулеметов!

Позабыв сгоряча о смертельной опасности, он высунулся из траншеи и с такой силой приник к биноклю, как будто хотел таким образом сам попасть туда, куда всматривался.

— Ну и ну! Будь я проклят! Это немецкие солдаты! И, по-моему, из нашего батальона! Вроде бы Шниттгер… Это Шниттгер!

Обер-фельдфебель Шниттгер снова затеял и блестяще провел один из самых решающих боевых маневров. Под Полоцком он штурмовал протоку, а сейчас каким-то образом сумел пробраться во вражеский тыл. Русских деморализовал уже один только вид взвода его головорезов, внезапно возникших, откуда ни возьмись, у них за спиной. Часть из них сразу же сдалась, побросав на землю оружие, а остальные попытались спастись бегством в лесу, но многие были настигнуты вдогонку разящим автоматным огнем.

Сразу же вслед за этим весь 3-й батальон, как один человек, покинул свои траншеи и укрытия и, никем не сдерживаемый, стремительно бросился к рощице деревьев, являвшейся ориентиром на нашу главную цель — Высоту 215. Первыми на нее взобрались люди Шниттгера. Оглашая окрестности громкими ликующими возгласами и торжествующе потрясая над головами своим оружием, они в шутку делали вид, что не намерены больше пускать на Высоту никого из других своих товарищей, уже карабкавшихся с улыбками по ее склонам.

Прорыв был завершен, и мощная система вражеских оборонительных позиций перешла в наши руки.

Появился Тульпин, не раненый, а с его появлением нам стали доставлять и множество раненых. Поначалу их было всего двенадцать человек, но они все прибывали и прибывали. Нам удавалось уделять им столько внимания, сколько требовалось каждому из них: живот, легкое, голова, легко раненные, тяжело раненные. Но что самое важное — мы могли оказывать им требующуюся помощь сразу, без промедления, благодаря тому, что наш первый перевязочный пункт был устроен непосредственно у цели нашего наступления. Нескольким солдатам, потерявшим много крови, было организовано немедленное ее переливание; а если бы нас здесь не было — они, вероятнее всего, так и истекли бы кровью насмерть.

Задыхаясь от быстрого бега, передо мной возник унтер-офицер Шмидт — саркастичный юрист из 10-й роты.