Андрей Боголюбский - Алексей Карпов Страница 45

Но даже обосновавшись во Владимире и Боголюбове, Андрей отнюдь не махнул рукой на старые княжеские города. Каменное строительство — пускай и не в таких масштабах — велось при нём и здесь. Правда, относительно Суздаля об этом можно говорить сугубо предположительно, ибо прямые сведения на сей счёт имеются лишь в поздних и потому не внушающих доверия источниках ^[56]. А вот возведение зодчими Андрея Боголюбского грандиозного Успенского собора в Ростове — факт хорошо известный. И в биографии самого Андрея, и в истории Северо-Восточной Руси строительство это приобрело особую значимость. Не столько благодаря искусству Андреевых зодчих, сколько по иной причине.

В 1160 году в Ростове случился страшный пожар, уничтоживший едва не весь город. «Того же лета погоре Ростов, — сообщает суздальский летописец, — и церкви все, и сборная дивная и великая церквы Святое Богородице [сгоре]». Созданная «от древ дубовых», церковь эта производила необыкновенное впечатление на современников: была «чудна и зело преудивлена», так что казалось, будто «такова убо не бывала, и потом, не вем, будет ли», как написал один из книжников. Позднейшие летописи сообщают, что она простояла 168 лет, то есть была построена в 992 году, при жизни Крестителя Руси князя Владимира; впрочем, насколько можно доверять этим расчётам, сказать трудно.

Вскоре после пожара по повелению князя Андрея Юрьевича на месте сгоревшей деревянной церкви была заложена новая, каменная. По свидетельству ряда летописей XVI века, это произошло уже в следующем, 1161 году ^[57]; другие, позднейшие источники называют более позднюю дату — 1164 год ^[58]. Первоначально ростовская церковь задумывалась не слишком большой по размерам. Тогда-то, при её строительстве, и были обнаружены погребения прежних ростовских епископов — сначала Исайи, занимавшего ростовскую кафедру в конце 70-х — 80-е годы XI века, а затем и его предшественника Леонтия, считающегося первым просветителем Ростовского края. В созданном тогда же Житии Леонтия рассказывается обо всех обстоятельствах, которые сопутствовали обретению святыни.

«По Божию попущению загореся город Ростов, и погоре мало не весь град, и церки погоре Святыя Богородица, — рассказывает древний агиограф. — И повеле боговерный и богохранимый князь Андрей, сын великаго князя Георгия, внук Володимерь, создати церковь камену во имя Святыя Богородица на месте погоревшая церкви. И начата рвы копати, и обретоша множьство мертвых, идеже обретоша блаженаго Исайю…» Святителя, очевидно, узнали по его облачению; возможно, над погребением имелась и надпись. Эта находка заставила строителей собора изменить первоначальные планы. Инициатива при этом исходила не от князя Андрея, а от жителей Ростова: «…И бе церки мала основана, и начата людие молитися князю, абы повелел боле церковь заложите; одваже умолен быв, повеле воли их быти…»

Итак, Андрей не остался глух к просьбам своих подданных. В словах Жития «одва» (или «едва») «умолен быв» иногда находят следы упомянутого выше противостояния князя с жителями Ростова, его нежелание видеть ростовский храм превосходящим своими размерами владимирский. Но конфликт здесь, скорее всего, мнимый: ведь именно Андрея автор Жития прославляет как главного создателя храма, как властителя, чьими стараниями и заботами было открыто столь великое сокровище — многоценные мощи святителя Леонтия, обнаруженные как раз в результате расширения храма по сравнению с первоначальным замыслом. Само Житие, скорее всего, создавалось по княжескому заказу и излагало историю создания собора с княжеских позиций. Для Андрея же Ростов был прежде всего его городом — понятно, что не столь любимым, как Владимир, но, несомненно, достойным всяческого украшения и прославления. «Умоление» князя жителями и его не сразу полученное согласие на расширение храма — это не что иное, как дань этикету, своего рода агиографический штамп, по которому обретение чудотворных мощей не может быть совершено без каких-либо затруднений. Но ростовский собор, построенный при Андрее, и в самом деле оказался чрезвычайно велик размерами. Он не только значительно превосходил только что возведённый владимирский, но и вообще стал крупнейшей постройкой зодчих князя Андрея Боголюбского. А это свидетельствует о том, что Андрей вполне осознавал значение бывшего главного города своего княжества.

Начав копать новые рвы для фундаментов церкви, люди наткнулись на новое, ещё более необычное погребение. «И копающа ров предней стене, — продолжает свой рассказ автор Жития, — и обретоша гроб; и бе покровена двема доскома. И людем недоумеющимся, и отверзоша гроб, и видеша лице его светящеся яко свет, и ризы его яко вчера облечены. О превеликое чюдо, братье: толиком [летом] минувшем, не изменися божественое тело его, и ризы его не исътлеша, паче же и гроб, в нем же бе тело святое». В этом-то деревянном гробе и покоились мощи святого Леонтия. По свидетельству так называемой Второй редакции его Жития, в том же деревянном гробе был найден некий «свиток», который святитель держал в руке: «в нем же бяху написани прозвитери и диакони, их же бе поставил своею рукою». Можно думать, что этот обычай — вкладывать в руку преставившегося епископа список рукоположенных им священников и диаконов — существовал в Русской церкви в домонгольское время. Но было ли так уже при Леонтии, мы не знаем. О подобном списке в руке найденного первым епископа Исайи источник не сообщает.

О случившемся тут же сообщили князю: «Видивше же людие, възрадовашеся радостью великою и послаша весть ко князю Андрею, поведаша ему бывшее чюдо преславное». Андрей в то время находился во Владимире. «Слышав же князь и прослави великую мудрость Божию, и моляся Богу…» В Житии приведены и слова молитвы князя Андрея, из которых явствует, какое значение придал он ростовской находке и обретению в его княжестве мощей угодника Божия, отмеченных нетлением — видимым знаком Божьего благоволения: