Невская битва. Солнце земли Русской - Александр Сегень Страница 45

Она вернулась на свое место рядом с Александрой, утерла слезу и продолжала:

— Свет не видывал такого ирода, каким был мой родной дедунюшка. Но Бог милостив, не попустил большего поругания нашему роду, посрамил не нас, а злодея. Разбитый в битве, дед ушел с половцами назад в степи и там, сказывают, совсем разума лишен бысть, сам себе смерти сыскал. Ах, как же я его ненавидела, как боялась!.. Нет, оно, конечно, Сашунюшку я уже куда как в лучшие времена породила. И молочком его напитала под самую крышечку. Оттого-то он здоровенек. Признайся, хорошо мял-то тебя?

— Ну матушка!..

— Да ладно, я же никому не скажу. Должен был хорошо, оттого что у него силы немереные. Он и в утробе у меня, бывало, как шевельнется, так до самого сердца достанет. А Федя — нет, и в животе тихо скрывался, будто тоже боялся моего деда Глеба. Очень они разные получились — Федюня и Саша.

— Саша… — усмехнулась Саночка. — А я его уже привыкла Леском звать.

— Сие по-местному, по-новгородски.

— Мне и Саша любо, и Леско. Леско — он будто бы лес свежий. Мой лес. Я в него вхожу и дышу им, не могу надышаться. И в том леске птицы радостно щебечут, и зверья много, и ягод сладких, и грибов душистых, всего, всего много… Вот как мы поели и потягушимся, вот как!.. — Брячиславна весело залюбовалась насытившимся сынком. Он поулыбался немного и срыгнул ненадобное, лишнее.

— Хорошо у вас тут, на Городище, стало. Раньше не так было. Я гляжу, и твоими стараниями здесь уютнее, — похвалила невестку Феодосия. — Вот так же было у нас с Ярославом, когда мы в Переяславле зажили. Лучшая пора моей жизни. Потом Андрюша родился, за Андрюшей я и рада была одного за другим из себя, как грибы из корзины, извлекать — Костеньку, Афоньку, Данилку… Тихое время, спокойное настало. Казалось, навеки так будет. Ярослав в полки на сумь и емь успешно ходил, покорил дикарей под свою пяту, добыл себе доброй славы. Росли грибочки мои, особенно Сашуля быстро развивался, всегда радостный, бойкий, ямочки на щечках играют, румяный! Эх!.. А если и озорничал, то не вредно, как некоторые дети озоруют. Так и стоит у меня перед глазами его смеющееся лицо с ямочками на румяных щеках, я сравниваю — подобно в книгах доброе солнышко пишут. Такой он был.

— Такой он и есть. Почему же был? — встревожилась Брячиславна. — Ох, неспокойно у меня что-то на сердце. Говорю же — бьются с проклятыми свеями в сей час!

— А я говорю — не тревожься. Дай Бог, если только теперь до Ладоги доплыли. Они ж от Ладоги к Неве пойдут. Само раннее — завтра биться будут, а скорее всего, я так предполагаю, что на день Владимира пошлет им Господь Бог свидание с латыном, чтобы Владимир Красно Солнышко поспособил нашему воинству. Не зря Спиридон его крестильные власы Саше велел в ладанке на шею повесить.

— Стало быть, не сегодня надо усерднее всего молиться?

— Молиться будем во все дни, но только сегодня сердцу своему скажи, чтоб вздремнуло. Хотя, конечно, легко сказать. Сердца у нас непослушные. У меня — сколько уж лет прошло — а никак по Феде сердце не успокоится. Саша у меня всегда был самый любимый сын, а Федя — самый жалкий, засердечный. Слабый, болезный, вскоре стал отставать, а годам к семи нельзя было сказать, что он старше всех — сперва Сашуня его по всему обогнал, потом Андреяша, а потом и остальные. Ярослав по уговору должен был в Новгород старшего сына усадить, да как его одного сюда упекать? Никак, только вдвоем с Алексахой. С приезда сюда кончились самые хорошие времена моей жизни. Новгород сей неспокойный… Супостатов быстро нам тут нашлось. Они и Федю сгубили, я в том нисколько не усомневаюсь. Скольких Ярослав переловил да пересажал тут, на Городище, в узилище, а еще больше на воле осталось, в Медвежьей Голове с немцем спелись. Через них отравленные подарки приходили, я потом всё просчитала — Саша те сладости не ел, а Федя всегда до сладкого был падок… Но ничего доказать нельзя было. Вот — живой мальчик мой, а вот он уже в домовине лежит и ручки на груди скрестил. Варили мы свадебные каши, а ели — поминальные…

— Не терзайся, родненькая! — Уложив Васю в зыбку, Александра подсела к свекрови, приобняла ее, прижала к себе. И тут только как-то особенно остро почувствовала, до чего в ней самой всё дышит здравием и силой, и какая Феодосия — иссохшая, легкая, слабая. А еще новый плод в себе вынашивает. Откуда силы берутся? Родит ли еще одного ребенка Ярославу? Выживет ли после него? Лет ей — уж за сорок. По Саночкиным понятиям — старуха. — Ведь никакой твоей вины нет в Фединой-то смерти.

— Нету… А вот здесь, — Феодосия прижала кулачок к груди, — гложет так, будто я сама его отравила. И куда мы спешили его, четырнадцатилетнего, женить? Как крестить торопились, так и под венец… Вот вы с Александром — в самую пору друг друга познали. Храни вас Бог! Мое такое предчувствие, что он с великой славой от свеев возвратится. Побьет их знаменито. Мне в молодости было предсказание от одного монаха, что старший мой сын аки солнце воссияет на Русской земле. И вот, дочунюшка, как, бывало, гляну на Федю и думаю: «Солнце? Да какое ж он солнце? Скорее на бледную луну похож. А ведь он старший!» И такими мыслями освободила его от старшинства. Александр сделался старше других моих детей. Вот уж он и впрямь — солнце. Нечего говорить — есть и моя вина в Фединой кончине… Мысленная вина!

— Да нет же! — воскликнула Брячиславна от всего сердца.

— Ну нет, так и нет, — вдруг стряхнула с себя внезапно нахлынувшее раскаяние Феодосья Игоревна. — А давай-ка, я тебя обучу зырянские [80]ушки делать. Леско твой их смерть как любит. К его возвращенью своими рукам налепишь да наваришь ему, у-у-у!

— Ты, матушка, совсем оновгородилась, как я погляжу, — засмеялась Саночка. — «Своими рукам»!

— А что же, с волком жить — по-волчьи и выть! — тоже рассмеялась Феодосья. — И ушки меня тут научили колобачить. Мы когда в первый год в Новгород приехали жить, нам тут приладили для стряпни зырянку-приспешницу, Варвару. Она мне те ушки и показала. Царствие небесное рабе Божьей Варваре!.. По-зырянски ушки именуются пеленяньки. Наварим с тобой этих нянек и сами первые их наизведаем.

— Да я не стану, — замялась Брячиславна.

— Отчего же?

— Да я присягнула не вкушать никакой пищи, покуда Леско не возвратится.

— Кому ж ты присягнула? Какой такой неразумный поп мог столь глупую присягу принять?

— Да я не попу… Я самой себе слово дала.

— Ну, коли самой себе, так я своей волей и свекровной властью с тебя сей обет снимаю. Нечего-нечего, тебе дитя кормить надо, а кмети наши до самого успенского заговенья могут не возвратиться, и что тогда? Ох и рассердила же ты меня! Захотела, чтоб Васе, как некогда моему Феде, кормилицу присаживать? Похвостать бы тебя хорошенько плеточкой за такие дури!

— Прости, матушка…

— Прости… Ладно уж, прощаю на первый раз. Бери Василька да посадим его рядом с нами. Детишки очень любят смотреть, как тесто делается, они ведь и сами будто из теста слеплены.