Парижские тайны царской охранки - Валериан Агафонов Страница 44

Все эти заявления Бурцева можно было бы считать голословными, если бы не было тех писем, которые он предъявлял по делу Масса Натансону, Слетову и Биллиту; по делу анархиста — Оргиани и Марии Гольдсмит. Кроме этого агентура лично видела и читала два письма, в коих сообщалось: в первом — о четырех сотрудниках, во втором — о десяти.

С другой стороны, такие сведения как, например, о поездке Масса по России и представлении результатов его доклада заграничным бюро даны быть не могли, так как об этой поездке ничего не было известно.

Совокупность этих данных дает основание заключить, что измена идет из С.-Петербурга.

Однако Бурцев указывает и на наличие у него осведомителя в Париже, и несколько раз возбуждал вопрос о необходимости этому местному корреспонденту уплачивать деньги. Вместе с тем от агентуры много раз получали указания, что у Бурцева есть сношения с кем-то из служащих в консульстве; в эмигрантских кругах Парижа подразумевают все учреждения, помещающиеся в здании посольства, в том числе и заграничную агентуру. В подтверждение этого агентура сообщала следующие факты: месяца два тому назад агентура была свидетельницей разговора Бурцева по телефону с неизвестным агентуре лицом, которое Бурцев уговаривал прийти к нему на квартиру, гарантируя полную безопасность; на полученный отказ Бурцев назначил этому лицу в 8 часов вечера свидание в кафе. Через некоторое время Бурцев тем же лицом, которое отказалось прийти на свидание, был вызван вновь к телефону. Во время этого разговора означенное лицо благодарило Бурцева за присланные ему 500 франков и письмо. По одним агентурным сведениям лицо это само с Бурцевым не знакомо и поддерживает с ним сношение через какого-то литератора. После этого та же агентура узнала, что это лицо близко стоит к Сушкову, причем эта фамилия была названа самой агентурой. Из другого агентурного источника были получены указания, что Бурцев заплатил кому-то из дающих ему в Париже сведений о деятельности заграничного бюро (зачеркнуто) 500 франков. Помимо агентурных указаний имеются еще следующие данные, говорящие за возможность передачи сведений из парижского бюро, а именно:

1) Леруа сказал Жоливе, что Департамент полиции извещен о намерении его написать свои мемуары о своей службе в заграничной агентуре, тогда как об этом Департаменту полиции доложено не было, хотя я получил об этом указание из местного французского источника, а кроме того, сам Жоливе рассказывал Сушкову, когда последний по моему поручению ездил к нему в Сини-Лаббей условиться о свидании со мной.

Когда Жоливе обратился ко мне с предложением своих услуг и просил ему ответить письмом в Сини-Лаббей, где он тогда находился, я, не желая ему писать, послал к нему Сушкова условиться относительно свидания со мной. В разговоре с Сушковым он между прочим сообщил о полученном им предложении напечатать свои мемуары о службе в русской полиции. Сведения об этом имелись и у меня из местных источников, причем я их Департаменту полиции не докладывал ввиду того, что мемуары эти были признаны Альмерейдой (редактором журнала «Красный колпак») неинтересными, почему и мысль о напечатании их была оставлена.

По прибытии в Париж, приблизительно через неделю Жоливе при свидании со мной рассказал между прочим, что Леруа ему говорил, будто бы о напечатании мемуаров было телеграфировано в Департамент полиции.

2) Когда было получено мною сведение о тяжкой болезни Леруа, заболевшего рожистым воспалением, то как-то будучи в бюро я в присутствии Сушкова и Биттар-Монена, обратившись к последнему, сказал: «Вы знаете, Леруа серьезно заболел, у него рожистое воспаление, и опасаются заражения крови. При этом кто-то из нас, точно не припомню — я ли, или Биттар-Монен, сказал «s'il pou-vait done en crever» (хоть бы он от этого подох). Кроме нас троих в бюро в это время, в этой комнате никого не было. Из других комнат о том, что говорится в одной, ничего услыхать нельзя.

На первом же свидании со мной Жоливе между прочим рассказал мне, что будучи уЛеруа и видя его с забинтованным лицом, он ему сказал, что если бы агенты русского посольства увидели его в таком состоянии, — они бы его не узнали. При этом он высказал мнение, что вероятно им неизвестны подробности о его болезни… На это Леруа ему сказал, что им это отлично известно, что по этому поводу, говоря о нем, были даже сказаны следующие слова, — и тут же дословно повторил приведенную выше фразу.

Задаюсь теперь вопросом, кто может быть в сношениях в самом консульстве несмотря на указания агентуры, что корреспондентом Бурцева является будто бы служащий в консульстве. Никто из служащих консульства в помещение заграничной агентуры в отсутствии чинов последней не входит. Если кто-нибудь из них изредка и заходит, то только по какому-либо служебному делу и обращается за справками ко мне или к кому-нибудь из чинов канцелярии, доступа к делам и переписке эти лица безусловно не имеют. То же самое можно сказать о чинах дипломатической канцелярии посольства. К делам заграничной агентуры имеют касательство кроме меня Сушков, Мельников и Бобров; Биттар-Моне-на приходится исключить как лицо, незнакомое с русским языком».

Как мы увидим ниже, измена таилась около самого Красильникова…

Департамент полиции и Красильников конечно не оставались в долгу, и слежка за Бурцевым, как внутренняя, так и наружная, велась с ожесточением, благодаря чему полиция знала в свою очередь о Бурцеве довольно много.

«По ходу своей деятельности вообще, а в настоящее время в особенности, — доносил Красильников Департаменту 18 июня 1913 года, — видимо опровергая сведения фон Котена, Бурцев далек от каких бы то ни было экскурсов. В данное время вся его деятельность сводится к приисканию средств к существованию и поддержанию находящихся на его иждивении Леруа и Леоне. Поездка его на юг Франции и в Италию, где он надеялся добыть нужные ему деньги, не увенчалась успехом. Он получил только обещание, что деньги ему будут даны в конце августа или начале сентября. Если же он обещанного не получит, то не имея возможности без денег продолжать свою разоблачительную деятельность, он, по его словам, уедет в Россию, так как без денег ему за границей делать нечего…».

Но конечно главные усилия заграничной агентуры и Департамента полиции направлялись к тому, чтобы разоблачить лицо, дававшее Бурцеву сведения о секретных сотрудниках. Как мы видели, подозрения падали на многих и в том числе на помощника Красильникова — Сушкова, который после предварительного изгнания двух канцелярских чиновников был в конце концов и сам вызван в Петербург, зачислен в законодательный отдел Департамента полиции и отдан под негласный надзор начальника петербургского охранного отделения. Но и после ухода Сушкова к Бурцеву продолжали поступать сведения о секретных сотрудниках, и Департамент полиции это знал от Красильникова. Для поимки таинственного корреспондента Департамент полиции в лице полковника Еремина предлагает 22 марта 1913 года Красильникову «в целях изобличения надлежащего лица в известном Вам деянии от имени Бурцева прислать в Петербург по нижеуказанным адресам письма с предложением доставить известные адресату и возможные для последнего сведения с обещанием оплатить их крупной суммой, причем редакцию каждого из писем видоизменить, указав для каждого ответа по возможности другой адрес до востребования, но так, чтобы высланный из Петербурга ответ был доставлен Вам, а не Бурцеву».