Хроника рядового разведчика. Фронтовая разведка в годы Великой Отечественной войны. 1943-1945 гг - Евгений Фокин Страница 44

И все три пулемета простреливали наши позиции почти во фланг расположения взвода. Из карьера велся массированный минометный обстрел. Чердачные помещения Рабочего поселка облюбовали снайперы.

По-прежнему путь к плотине с юга и запада обстреливался противником. Порой казалось, что пулеметы врага захлебнутся в яростном лае. Часам к десяти со стороны каменного карьера и из-за Рабочего поселка, со стороны рудника имени Фрунзе немцы начали методический обстрел наших позиций из тяжелых орудий и минометов. Очень сильный огонь велся и со стороны сада, что южнее плотины за поселком.

Кроме того, немцы имели возможность маневра живой силой, практически находились в заранее подготовленной и уже занятой их войсками обороне. Наше положение было незавидным.

После обеда пошел снег, видимость ухудшилась. Не только мы интересовались противником, но и противник нами. Вражеская пехота, силой до взвода, не раз пыталась приблизиться к нашим позициям, что требовало от нас невероятного напряжения сил и стойкости. По сути дела, это была уловка врага — выясняли и уточняли район нашего расположения, а уточнив, вскоре перешли к методическим обстрелам. Через некоторое время четыре немца пытались перейти реку Саксагань, но и их попытка была пресечена. То же самое пробовала осуществить и группа автоматчиков со стороны поселка Соколовка — по льду перейти водохранилище, но это осуществить тоже не удалось.

Южнее поселка Стахановского пулеметному расчету все же это удалось, и он, заняв удобную позицию, начал обстрел поселка. Лейтенант Дьяченко с двумя автоматчиками решил его уничтожить. Немцы потеряли бдительность, и они сумели подобраться к ним на бросок гранаты. Один из немцев был убит, а второй, расстреляв патроны, сдался в плен. Пленный сообщил, что Рабочий поселок обороняет батальон 112-го пехотного полка 62-й пехотной дивизии.

Итак, элемент внезапности для отряда был потерян. А события в районе плотины продолжали развиваться. Вскоре после рассвета в нашу группу вместе с Канаевым пришел начальник штаба отряда гвардии капитан Мясников. Среднего роста, в очках. Внешний вид его не соответствовал моим представлениям о военном человеке. Общительный, подвижный. Они вместе с Дышинским облазили все вокруг, все просмотрели, все взвесили.

— Ну что ж, лейтенант, близко локоть, да не укусишь, — невесело пошутил он.

— Вот усыпим их бдительность, а потом попробуем рывком добраться до шлюзов. Сначала поползем вдоль плотины и будем двигаться до тех пор, пока нас не обнаружат, а потом броском вперед достигнем шлюзов и укроемся за надежными бетонными опорами. Риск, конечно, есть. Я на везенье не рассчитываю. Но без надежды и веры в успех, веры в своих ребят я бы не решился, — пояснил Дышинский. — Кроме того, все огневые точки противника нам известны.

— Ты хочешь сказать, смелость и тонкий расчет, — неторопливо уточнил Мясников.

— Именно так, товарищ капитан, — подтвердил комвзвода.

— Нельзя, перебьют! На это я вам не даю согласия. Путь к плотине с юга, от домов, сильно обстреливается.

— Всех не перебьют, — потирая озябшие руки, пояснял Дышинский.

— А как там, на других участках?

— Пока неважно. На ту сторону никому перебраться не удалось. Я пошел в штаб. Об обстановке на вашем участке доложу командиру. Повторяю, без приказа никаких действий не предпринимать.

Дышинский чувствовал, что начальник штаба его понимает. Уловил с полуслова его предложение и разделяет его точку зрения. Но разрешения на бросок не дал, поэтому лейтенант в душе переживал, хотя и сдерживал свои чувства. «А теперь мы будем мерзнуть весь день и бросок сможем сделать не раньше вечера. Но и вечером тоже не просто. При такой иллюминации и ночью видно не хуже, чем днем. Что-то надо делать, что?» — думал Дышинский.

Преображается, меняется солдат в бою. Да что говорить о нас? Другим стал и Дышинский. Тревога изменила его лицо. То ли складочка, то ли морщинка легкой тенью пробежала по нему и остановилась у переносицы.

Начштаба ушел. Вскоре к нам пришел капитан Ф. Н. Тимонин. Разыскав Дышинского, он представился и добавил:

— У вас тут жарко. Пока добирался, дважды под минометный обстрел попал. Пришлось метров сто ползти по-пластунски.

Дышинский его видел впервые. Ф. Н. Тимонин был в годах. Но вел себя непринужденно. Взводный был наслышан о нем. Нужда рано выгнала его из калужской деревни. До революции работал на заводе в Петрограде, ныне НПО «Электросила». Был красногвардейцем, встречал на Финляндском вокзале возвратившегося из-за границы В. И. Ленина. Охранял Смольный. С первых дней этой войны — на фронте.

— Товарищ капитан, чего ждем? От судьбы не уйдешь. Мы дело пришли делать, а не в траншее отсиживаться и мерзнуть. Сколько ребят уже полегло! Неужели зря? Вон смотрите. — И Дышинский показал на раненого, который, привалясь к стенке траншеи, лежал скрючившись от боли. Вскоре его свистяще-булькающее дыхание замедлилось. В уголках губ проступила кровь, и он нехотя, медленно закрыл глаза…

Во время беседы Дышинский передал парторгу заявление Шапорева о приеме его кандидатом в члены партии. Прочитав написанное и подумав, Тимонин сказал:

— Что ж, очень хорошо. При первой же возможности рассмотрим его заявление. Партии стойкие бойцы всегда нужны.

Не оставил без внимания парторг и нас, разведчиков. Побеседовал с нами, а потом, переждав артобстрел, ушел в сторону Соколовки.

После ухода начальника штаба и парторга я еще раз убедился, что, несмотря на сжатые сроки формирования отряда, штаб и политотдел армии сумели подобрать и поставить во главе его решительный и тактически грамотный командный состав. Его представители находятся непосредственно в подразделениях, беседуют с офицерами и бойцами, поддерживают их боевой дух и настрой на успех операции. Одновременно с этим чувствуется и их серьезная озабоченность ходом ее выполнения, готовность помочь во всем, если надо, а то и первыми выйти на рубеж атаки, увлечь за собой других и разделить со всеми общую участь. И эта, неуловимая на первый взгляд, связь между командирами и подчиненными цементировала, сплачивала и объединяла всех, становилась насущной потребностью.

Самое страшное на войне — неизвестность. В критические минуты боя она иногда существенно дает о себе знать.

Мы, не раз видевшие Дышинского в боевой обстановке, всегда поражались его самообладанию. Мы видели его в критических ситуациях, когда само выполнение задания, да и все наши жизни висели на волоске. И в такие напряженные минуты убеждались, что страх ему не ведом, так нам казалось. Но ведь человек же он? Из чего же он сделан, на каком тесте замешен? Есть же и у него нервы? Но все переживания, может быть даже более острые, чем наши, он прятал в себя, осознавая свою личную ответственность за выполнение боевой задачи. И мы ни разу за ним не замечали признаков страха или растерянности. Разве только плотнее сомкнутся его губы да проступит на его лице бледность, четче и глубже проляжет складка у переносицы да чуть строже станет взгляд его спокойных глаз.