Павел Первый - Анри Труайя Страница 43

Для того чтобы убедиться в успехе своего предприятия, Пален считал необходимым получить негласное одобрение наследника. В предшествующий год Никита Панин уже сделал попытку провести с ним предварительный разговор. Чтобы убедить Александра, он успокоил его, заверив, что у его сообщников нет никаких криминальных намерений. Дворцовый бунт, намеченный ими, должен был ограничиться тем, чтобы убедить Павла отказаться от престола в пользу своего старшего сына. В манифесте отречения император должен был объяснить свое решение потребностью в отдыхе из-за скопившейся за долгое время усталости. Однако с первых намеков своего визитера Александр замкнулся в себе, отнесся к высказанному предложению недоверчиво и, сославшись на сыновнюю любовь, отказался от своего участия. Но было ли это его последним словом?

В отсутствие Никиты Панина, еще не возвратившегося из своей ссылки, Пален решил, что когда тот приедет, то должен будет найти способ переломить упрямство великого князя. Его приверженность делу монархии обязывала Панина открыть глаза Александру на ответственность, которую он берет на себя, позволяя отцу продолжать самоубийственную для России политику. К тому же, когда вся царственная семья рискует погибнуть из-за ошибки отца, утратившего здравомыслие, долг старшего сына – воспрепятствовать всеми имеющимися средствами нанесению вреда обществу. От законного наследника больше ничего не требовалось. Пусть он только позволит совершить черную работу верным ему людям. Все пройдет без насилия. В то время как Пален подбирал для разговора с Александром убеждающие аргументы, последовало неожиданное событие, которое во многом облегчило ему его задачу.

Принц Евгений де Вютерберг, племянник императрицы Марии Федоровны, прибыл в Санкт-Петербург с частным визитом. Ему было всего тринадцать лет, однако его уверенность и грация произвели благоприятное впечатление на всех придворных. Царю тоже приглянулся этот молодой человек, и он во всеуслышание заявил: «Знаете, а этот мальчишка покорил меня!» Россказни росли снежным комом, во дворе перешептывались о том, что император так поражен своим очаровательным немецким племянником, что даже замыслил отдать за него замуж свою дочь Екатерину и, более того, решил назначить его своим наследником вместо Александра. Павел, чтобы подавить всякое сопротивление, грозился пойти на все, вплоть до заточения тех членов своей семьи, кто осмелится перечить его воле. То, что представлялось бы невероятным ожидать со стороны других монархов, со стороны этого коронованного сумасброда, управлявшего Россией, не удивляло никого. Даже не удосужившись убедиться в обоснованности этой молвы, Пален спешит передать ее содержание Александру. Это разоблачение возымело настолько действенный эффект, что покорность великого князя отцовской воле была подорвана. Чтобы ускорить его согласие, Пален привел ему пример наследного принца Дании, регент которого после смещения его отца Христиана VII в 1744 году провозгласил его сумасшедшим. Во всяком случае, настаивал Пален, в настоящее время вопрос о посягательстве на жизнь или даже на достоинство Павла I вовсе не ставится. Речь идет только о том, как убедить императора отречься от престола согласно установленным правилам, и об удалении его за пределы столицы в какой-либо из дворцов по его выбору со своей супругой Марией Федоровной, или же с любовницей Анной Гагариной, или с ними обеими. Избавленный от исполняемых им обязанностей монарха, слишком непосильных для его плеч, в своей новой резиденции и прусской атмосфере любимой Гатчины он смог бы восстановиться. В общем, Пален просил у Александра ни во что не вмешиваться и только развязать ему руки. И что бы ни случилось, сын не будет замешан в заговоре против отца. Впервые вопрос был согласован: и один, и другой почувствовали некоторое успокоение совести.

Поскольку Александр пока уходил от прямого ответа, вездесущий и настойчивый Пален запугивал его угрозой внезапного гнева царя, который мог обрушиться не только на самого наследного великого князя, но и на всю семью. Пален утверждал, что из надежных источников знает о том, что Его Величество подписал недавно указ, предписывающий арестовать всех своих близких, если кто-нибудь будет признан виновным в провокационной деятельности. Зайдя дальше, он передал ему слухи о том, что в порыве раздражения против своего окружения император воскликнул: «Еще немного – и я велю снести головы, которые мне являлись дорогими!» Чего же большего нужно было наследному великому князю для того, чтобы решиться закрыть глаза на то, что готовилось совершиться во имя блага России, как это советовали ему истинные друзья? Разве хирург, оперирующий больного со злокачественной опухолью, является преступником? И напротив, не должно ли его подбодрить, чтобы не дрогнула рука, держащая скальпель?

Наполовину убежденный, Александр все еще не говорил ни да ни нет, и Пален не знал более, чем его еще можно убедить, чтобы преодолеть это гибкое сопротивление. Однако несколько дней спустя после с большой помпой проведенного торжественного открытия Михайловского дворца Пален был вызван императором в семь часов утра. Его Величество принял его в своем рабочем кабинете, лицо его со следами оспы выражало гневное настроение. Заперев дверь на ключ, он смерил своего посетителя испытующим взглядом и приглушенно спросил:

«– Г. фон Пален! Вы были здесь в 1762 году?

– Да, Ваше Величество.

– Были вы здесь?

– Да, Ваше Величество, но что вам угодно этим сказать?

– Вы участвовали в заговоре, лишившем моего отца престола и жизни?

Пален, не выдавая себя, ответил:

– Ваше Величество, я был свидетелем переворота, а не действующим лицом, я был очень молод, я служил в низших офицерских чинах в Конном полку. Я ехал на лошади со своим полком, ничего не подозревая, что происходит, но почему, Ваше Величество, задаете вы мне подобный вопрос?

В глазах царя, как проблеск черных дней, вдруг проскочили злобные искорки.

– Почему? – вскипел он. – Вот почему: потому что хотят повторить 1762 год.

При этих словах Пален затрепетал, вдруг почувствовал себя смущенным и разоблаченным. В голове уже вертелись мысли: кто же мог на него донести и находятся ли его сообщники в тюрьме? Почти в паническом состоянии он пересилил себя, оправился и – была не была – спокойно ответил:

– Да, Ваше Величество, хотят! Я это знаю и участвую в заговоре.

– Как вы, это зная, участвуете в заговоре? Что это вы мне такое говорите?

Лицо царя перекосилось от гнева.

– Сущую правду, Ваше Величество, – ответил невозмутимый Пален. – Я участвую в нем и должен сделать вид, что участвую, ввиду моей должности, ибо как мог бы я узнать, что намерены они делать, если не притворюсь, что хочу способствовать их замыслам? Но не беспокойтесь – вам нечего бояться: я держу в руках все нити заговора, и скоро все станет вам известно» ^[37].

И Пален сопроводил свое обещание смешком, выражавшим искреннюю доверительность соучастника, чем окончательно успокоил своего собеседника. Царь пребывал теперь в уверенности, что с этим молодцом, а также с Аракчеевым, находящимся в настоящее время за городом, но по первому же зову готовым прийти на помощь, он не рискует ничем. Но, тем не менее, он приказал удвоить охрану вокруг замка, а офицеров отозвать из отпусков.