Вампилов - Андрей Румянцев Страница 43

И нам важно, какое впечатление оставлял Александр у тех, кто знал его. Сравните их свидетельства — и вам понятнее и ближе окажется человек, чье творчество заинтересовало вас. По этой причине рассказ Г. Люкшиной заслуживает особого внимания:

«С ним всегда и везде было весело и легко, он не утомлял своим присутствием, не был назойлив или болтлив, хотя много рассказывал и шутил. И главное, он не мельтешил, не лебезил, не подлизывался даже тогда, когда случались маленькие ссоры. Все вставало на свои места само собой, без дополнительных усилий. Конечно же, решающей была его нежность, его прямо-таки почтительное отношение ко мне. Я больше капризничала, но он никогда не акцентировал на этом свое внимание и принимал как должное, памятуя слова классика: “Ты женщина, и этим ты права”. А меня все больше и больше беспокоило: удержу ли я его? Желающих заполучить молодого, талантливого, красивого драматурга становилось все больше и больше. Нравы московской литературной, театральной публики были мне известны. Я боялась их мертвой хватки, их правил игры. Они меня пугали. У нас с Сашей было много общего в воспитании, во взглядах на жизнь. Но я уже знала и видела, как талантливых провинциалов заставляли играть по другим правилам и тех, кто не поддавался, ломали.

Уже тогда я понимала, как трудно будет ему, честному и порядочному, пробиться и не запачкаться. Саша догадывался, чего от него хотят, он должен стать “своим”, тогда ему обеспечена поддержка и понимание, а пока он “чужой” — неудачи будут преследовать его. Да, ему обещали, его принимали, его обнадеживали, но… мало что менялось в его жизни. Он приезжал в Москву полным надежд, иллюзий, с пьесами, которые после его гибели пошли “на ура”, и уезжал опять ни с чем…»

Однако после Малеевки имя Александра Вампилова запомнили в Москве. И это открыло ему путь — нет, пока не на сцену, — а на следующие семинары молодых драматургов. В 1960-х годах они проводились часто и во многих из них талантливый сибиряк участвовал. Очередной сбор состоялся в Крыму. По привычке Александр отметил свою поездку туда записями в книжице:

«Ялта, март 1963. 21 марта, дом Чехова. Про Чехова рассказывает экскурсовод, похожая на англичанку из “Дочери Альбиона”. Рассказывают двум немцам. Немцы удивляются, как Чехов переписал на Сахалине все население — заполнил 10 тысяч карточек. Немец спрашивает: “Это у него от правительства было задание?”».

«Ялта днем и ночью. Посещение дома Чехова. Сергей Георгиевич Брагин, научный сотрудник. Ветка с деревьев, посаженных Чеховым. Магнолии, аукуба, японская айва, калина вечнозеленая, гималайский кедр, жасмин, розмарин — все это посажено Чеховым».

Если первые две записи передают восхищение любимым писателем, то третье — замечание, которое так типично для иронического взгляда Вампилова:

«Обыватель при упоминании крымских городов ухмыляется неприлично и мечтательно. В Ялте любой скромный доселе гражданин начинает говорить “мерси”, “пардон” и развратничает. Пьет сухие вина, которых не может терпеть, старается увлечь на ночную прогулку каждую официантку».

Вероятно, на обсуждение в Ялте Вампилов представил те же две одноактные пьесы, что привозил в Москву. Во всяком случае, в письме, которое мы цитировали выше (оно написано в начале года), он с горечью сообщал: «Я живу как попало, снова почти ничего не пишу. Пришли мне мое “Аистовое гнездо” (имеется в виду очерк «Солнце село в аистово гнездо», напечатанный автором в минской газете «Знамя юности». — А. Р.), я хочу сделать рассказ. Я свою газетку потерял».

Свидетельств о том, как были приняты пьесы Вампилова участниками ялтинского семинара, у нас нет. Можно лишь предположить, что мнения, которые он услышал здесь, как и советы, прозвучавшие в Малеевке, были учтены им в последующей работе над пьесами, если, конечно, они не противоречили его собственному замыслу.

* * *

Летом этого года Александр развелся с Людмилой. О том, что их мучительный разрыв нашел отражение в пьесе «Утиная охота», говорилось выше. В ней, без сомнения, есть отсвет трагического разлада и душевных терзаний супругов Вампиловых, еще недавно любивших друг друга. «Она хороший… хороший человек», — по рассказам друзей, болезненно хмурясь, говорил Саша о своей жене. Вину за разрыв он брал на себя…

Не просто складывались его отношения и с Галиной Люкшиной. «В конце июля 1963 года, — написала она в своих мемуарах, — мы пришли к окончательному решению — в сентябре я приезжаю в Иркутск. Я сказала своему шефу, чтобы он подобрал мне замену. Тот, однако, отговаривал меня от этого шага и советовал поехать в отпуск, “трудовую” не брать, а если понадобится, он вышлет ее бандеролью. Но мы с Сашей твердо решили: я приезжаю в Иркутск, ему обещали квартиру. Газету оставляла с большим сожалением. Здесь меня ценили, да и начальника такого еще поискать. Я покидала край, который знала и где меня знали, ради нашего счастья. Но жизнь разбила в пух и прах эти планы! Странно, что Минск опять сыграл при этом свою роковую роль. Он опять вторгся в нашу жизнь, развел нас в разные стороны…»

Трудно оценивать решения людей со стороны, да и кто из нас имеет на это право? Можно только сочувственно прочитать чужие исповедальные строки и пожалеть, что так часто решения нам диктуют или плохо управляемые страсти, или неразгаданное «стечение обстоятельств». Как бы то ни было, а строки, которые следуют в воспоминаниях далее, нельзя читать без удивления:

«Чтобы развязать затянувшийся гордиев узел, чтобы дать передышку своей истерзанной сомнениями душе, поздней осенью 1963 года я уехала в Минск, приняв предложение одного из моих поклонников. Я устала, мне нужен был покой. Сейчас я даже не могу толком объяснить этот свой шаг, вернее, крутой вираж моей жизни. Но тогда я сделала это, зажав в кулак свои чувства. Я рассчиталась на работе и уехала в неизвестность. Я не думала ни о чем: ни о том, как воспримет это Саша, ни о том, как я буду жить с нелюбимым, хотя в общем-то положительным человеком.

Но Саша слишком высоко поднял в моих глазах планку настоящего мужчины, и преодолеть ее другим было трудно. Я не могла опустить ее ниже, невольно сравнивала и не могла простить равнодушного, ровного к себе отношения. Прощают, когда любят. Семейные отношения ломались как карточный домик, от первых, даже незначительных ударов. Через полгода мы разошлись. За это время Саша разыскал меня в Минске и, узнав от родителей, что я вышла замуж, написал мне удивительное по доброте письмо…»

Знавшие драматурга люди скажут, что оно «вампиловское» по духу. Иного он написать не мог. Прочитав это письмо, хочешь снова заглянуть в его пьесы, рассказы, очерки и найти там подтверждение и продолжение тому благородному чувству, тому щемящему настроению — всему, что так искренне, сердечно и печально высказал автор, ранимый и мужественный человек:

«Живу я не ахти как весело. Надежд, как заведено, больше, чем радостей. Пишу и печатаюсь мало. Все впереди — такой же псих. Только теперь мне двадцать седьмой год. Пьесу еще не написал, квартиру не получил, жены у меня нет — да, да, все впереди, а раз так, значит, я еще молод.

Кто твой муж? Как все это? Мне странно желать вам счастья, но я хочу, чтобы он был хороший человек. Обязательно хороший. Иначе все будет очень несправедливо. Будут заботы, обязанности, привычки (наверно, это все не так глупо, как нам кажется в 25 лет). Будет жизнь — тебе не захочется писать мне писем. И все будет правильно.