Путь Короля. Том 2 - Гарри Гаррисон Страница 43

Шеф отвел взгляд, услышав удар, треск сломанных ребер. Эдви нигде не было видно. Рагнарссоны устремились через пролом в стене. Король Хрорик был в центре сражения, выхватил меч, скликал своих людей. Позади него воины пытались соорудить хоть какой-то заслон, битва еще не была проиграна…

* * *

В шатре Шеф вскочил на ноги с криком:

– Враги вокруг Гедебю!

Осознал, где находится, осознал, что остальные давно очнулись и молча смотрят на него. Вытер холодный пот со лба, пробормотал:

– Я видел… видел осаду. В Дании.

Пирууси разобрал слово «Дания», он знал, что это очень далекая страна, и ухмыльнулся. Ясно, что это великий норманнский шаман. Его дух летает далеко.

– Что ты видел? – спросил Шеф у Карли.

На лице Карли появилось нехарактерное для него смущение. Он потупился и тихо сказал:

– Я? Девушку.

Финский вождь понял и это слово, хлопнул Карли по спине, весело улыбнулся. Сказал что-то непонятное, повторил еще раз. Шеф вопросительно взглянул на Ханда.

– Он говорит: не пора ли помочиться?

Шеф понял, что действительно ощущает давление в мочевом пузыре. В кружку входило не меньше пинты странного напитка, а вызванное им видение длилось около часа.

– Согласен, – сказал он. – А где?

Старик достал другой сосуд, большой, опять же выдолбленный из сосны. Он поставил его на пол, сделал приглашающий жест, еще один сосуд передал Пирууси, который начал высвобождаться из своих кожаных штанов – в зимней одежде дело отнюдь не легкое. Шеф осмотрелся, соображая, не лучше ли будет выйти. Может быть, внутри шатра этого не делают. А может быть, если зимой то и дело бегать на улицу, отморозишься. Не видя причин отказаться, он, как и Карли, последовал примеру хозяев.

Старый финн поднял горшок Пирууси, взял кружку Шефа, зачерпнул исходившую паром жидкость, протянул Шефу. Тот вскочил на ноги и отпрянул, заложив руки за спину. Оба финна разразились потоком сердитых финских слов. Затем старый Пехто взял горшок Шефа и кружку Пирууси, и осуществил ту же операцию. Пирууси взял кружку, приветственно приподнял и аккуратно отпил треть.

– Вспомни, что я тебе говорил, – спокойно сказал Ханд. – С волками жить… Думаю, что это доказательство доверия. Ты пьешь то, что прошло через него, он пьет то, что прошло через тебя, вы делитесь своими видениями.

Видимо, Пирууси понял слова малыша-лекаря, потому что энергично закивал головой.

Шеф увидел, что Ханд и Пехто обмениваются кружками, понял, что обречен. Он осторожно поднял кружку, подавил возникшую от сильной вони тошноту и отпил треть. Снова уселся, отпил еще треть. Сделал ритуальную паузу и допил остатки.

* * *

На этот раз его душа быстрее вышла из тела, словно уже знала, что делать. Но полет, в который она устремилась, не привел ее в другой климат и в другое время суток. Он вел во мрак. В темноте лежала какая-то бедная деревушка; Шеф видел таких десятки в Норвегии, в Англии, в Дитмарше. Все одинаковые, с одной грязной улицей, пригоршней домов и построек в центре, а на околице, на опушке прилегающего к деревне леса, россыпь амбаров, хлевов и сараев.

Он оказался внутри амбара. Люди в ряд стояли на коленях на голой земле. Благодаря своим детским воспоминаниям Шеф понял, что они делают. Они принимают христианское причастие, тело и кровь своего Бога, который когда-то был и его Богом. Однако отец Андреас никогда не совершал это таинство в таких неподходящих условиях, в заваленном мешками амбаре, при двух тусклых свечах. Не так относился к нему и отчим Шефа, Вульфгар. Для него месса была возможностью пересчитать домочадцев, убедиться, что все на месте, и горе тому, кого на месте не оказывалось! Те мессы были публичными. Эта была чуть ли не тайной.

На исхудавшем лице священника отразились многие жизненные невзгоды, и Шеф не мог его узнать. Но сзади него, неся чашу вина вслед за вовсе не подходящим для этой цели блюдом с облатками, шел не кто иной, как дьякон Эркенберт. Всего лишь дьякон, поэтому не имеющий права самостоятельно отправлять мессу. Однако участвующий в ней. И это тоже было неправильно, поскольку его хозяева, черные монахи из Йорка, постыдились бы, если бы один из них участвовал в такой неторжественной и нищенской церемонии.

Шеф понял, что паства состояла из рабов. А точнее говоря, из трэлей. Большинство из них были в ошейниках. Без ошейников были только женщины. Женщины бедные и старые. Так зародилась христианская церковь, словно бы вспомнилось Шефу. Среди римских рабов и отверженных.

Некоторые из причащающихся в страхе оглянулись, заслышав снаружи тяжелые шаги и громкие голоса. Взгляд Шефа переместился. Снаружи, по деревенской улице, приближалась дюжина разъяренных мужчин, громко переговаривающихся друг с другом. У них был выраженный шведский выговор, как у Гудмунда. Настоящие шведы, из самого сердца Швеции.

– Отвлекает моих трэлей от работы! – кричал один.

– Собрал сюда баб, и кто его знает, что у них там за праздник любви!

– Надо им показать, где их место. И ихнему попу тоже! По нему давно ошейник плачет!

Один из передних закатал рукав на мускулистой руке. Он нес тяжелый кожаный кнут. Спина Шефа отозвалась болезненными воспоминаниями.

Когда шведы подошли к двери приспособленного под церковь амбара, от косяка отделились две тени. Люди в доспехах, в шлемах с боковыми щитками. В руках короткие копья, но на поясе мечи.

– Вы пришли в церковь молиться? – спросил один из них.

– Тогда этот кнут вам ни к чему, – добавил другой.

Шведы замялись, остановились у входа. Они не взяли с собой оружия, кроме ножей, очевидно, не рассчитывали на сопротивление, но это были большие сильные люди, разъяренные, привыкшие встречать страх и покорность, и их была целая дюжина. Они могли бы пойти напролом.

Кто-то в ночи пролаял приказ, и из-за угла амбара вышла двойная колонна вооруженных людей, шагая нога в ногу, к изумлению Шефа, который раньше никогда не видел ничего подобного. Новый приказ, и строй разом остановился, развернулся лицом к шведам, опять же одновременно. Пауза, затем, без приказа, первый ряд шагнул вперед, раз-два-три, и застыл, почти уперевшись остриями копий в грудь переднего шведа.

Сзади появился Бруно, немец, которого Шеф встречал в Гедебю. Как обычно, он выглядел довольным и приветливым. В одной руке он держал меч в ножнах, вытащил его на несколько дюймов, воткнул обратно.

– Знаете, вы можете войти в церковь, – сказал он. – Мы будем рады вам. Но смотрите, вы должны вести себя соответственно. И если вы хотите узнать, кто там был, и, скажем, позднее с ними расквитаться… – голос его построжал, – мне это не понравится. Говорят, что недавно такое сделал Торгисл.

– Его сожгли в собственном доме, – сказал один из шведов.