Кельты анфас и в профиль - Анна Мурадова Страница 42

Вообще слова трудно придумывать. А еще труднее сделать так, чтобы они вошли в язык и стали вытеснять те слова, которые уже давно вошли в него, пусть даже на правах иностранных. Поэтому многие из придуманных слов до сих пор отдают синтетикой. Некоторые из них вообще непроизносимы. Вот, например, как звучит по-бретонски одно из таких искусственно придуманных слов: «дуархунезуриез», что переводится как «агрономия». Не отчаивайтесь, если вы не смогли его прочесть и произнести как следует. Ни один нормальный бретонец, если только он не относится к творцам новых слов, не сможет произнести такое. Да и понять это слово — составленное из кельтских корней, между прочим! — неискушенному человеку без словаря невозможно.

К тому же часто, слыша такие вот малопонятные искусственные слова, те из бретонцев, кто всю жизнь слышал вокруг свой родной говор, заявляют: «Это не наш бретонский!» или того больше: «Это вообще не по-бретонски!» и продолжают засорять свой язык французскими заимствованиями. Правы они или нет? Судить трудно. Правы или нет были те, кто не согласился называть галоши мокроступами, а театр позорищем?

И тем не менее в бретонской прессе частенько попадаются статьи, изобилующие такими вот словами-монстрами, да и некоторые писатели порой балуются словотворчеством. Их язык называют «химическим» бретонским. Его, как и любую другую разновидность языка, тоже нужно знать и уметь понимать. Но это — всего лишь часть письменного языка. Его можно выучить и дома с книжкой. Настоящий разговорный язык можно услышать только где-нибудь в деревне. А мне хотелось говорить так же, как говорят настоящие бретонцы.

Приближались каникулы, и я решила поехать в какую-нибудь деревню и послушать там живой бретонский язык.

— Поехать-то ты можешь, — сказали мне, — но вот услышать бретонский где-нибудь просто так на улице тебе вряд ли удастся. Ты можешь хоть целый день бродить по какому-нибудь городку, где все говорят по-бретонски, и не услышать ни одного бретонского слова. При виде незнакомого человека каждый из вежливости перейдет на французский.

Оказалось, что говорить с незнакомцем по-бретонски — дурной тон. Даже если этот незнакомец сам с детства по-бретонски говорит. Вот так. Оказывается, недостаточно знать язык, нужно еще и стать «своим» человеком, чтобы с тобой на этом языке говорили. Выручила меня Валери Коттен, студентка из моей группы. Мы поехали вместе с ней к ее родителям, которые живут в деревне близ города Кемпера.

Тут надо сказать, что мне помогло, как это ни удивительно, именно то, что я иностранка, а не бретонка. Будь я простой студенткой из Ренна или, скажем, Нанта — кто знает, поддались бы родители Валери на наши уговоры и заговорили бы по-бретонски? Но когда они узнали, откуда я приехала, они не только согласились поговорить со мной, но и решили помочь мне и навестить всех пожилых родственников, которые могли бы составить нам компанию.

— Сами мы по-бретонски почти не умеем… — извиняющимся тоном сказала мать Валери. — И вообще мне всегда казалось, что бретонский язык… не совсем красивый.

Вечером, правда, выяснилось, что родители Валери прекрасно говорят по-бретонски. Кое-что, конечно, они подзабыли, отдельные слова приходили с трудом, но их всегда выручала восьмидесятичетырехлетняя бабушка Валери, с которой меня в тот вечер познакомили. Тут и дала о себе знать та знаменитая пропасть между литературным бретонским и диалектами. Однако моя собеседница оказалась на редкость терпеливой. Первые пятнадцать минут мы почти не понимали друг друга. Я старалась вспомнить то, чему меня учили на занятиях по диалектологии, а бабушка — уловить в моей речи хоть что-то понятное.

— Это не наш бретонский, — подбадривала она меня, — но все-таки это бретонский.

Скоро, однако, она привыкла к моему произношению, а я — к ее. К тому же Валери мне подсказывала слова местного диалекта… Через час стараний и усилий мы уже понимали друг друга.

Иногда, конечно, возникала небольшая путаница. Бабушка любила вспоминать о прошлом своего дома и, предаваясь воспоминаниям, как-то сказала:

— Раньше пол в доме был деревянный, и мыши прогрызали в нем дырки. Раньше у нас много мышей было…

— А тараканов у вас не было? — опасливо спросила я.

— Были, что ты, были, — всплеснула руками бабушка. — Маленькие такие, скользкие, по стенам ползали. От них мокрые следы по всем стенам были… У нас их улитками называют.

Надо сказать, что не все так легко и охотно начинали говорить со мной по-бретонски. «Зачем по-бретонски, я же прекрасно говорю по-французски!» — удивлялись они. Некоторых убеждала фраза: «Я специально ехала сюда из Москвы, чтобы поговорить с вами по-бретонски!» С другими приходилось действовать хитрее: отвечать им по-бретонски, несмотря на то, что ко мне обращались по-французски. Чаще всего человек переходил на родной язык, не замечая этого, и только через несколько минут спохватывался.

Были, наоборот, и такие, кому редкая возможность поговорить с кем-нибудь на родном языке доставляла огромное удовольствие. Эти люди были для меня просто находкой — они не только разговаривали со мной на живом бретонском, но и рассказывали кое-что из их собственной жизни и из жизни языка.

Одна дальняя родственница Валери, живущая в Конкарно, рассказала мне, как в ее время было поставлено обучение французскому. Совсем маленькой ее отдали в религиозную школу, где монахини обучали девочек всему понемножку. Обучение, естественно велось на французском. Не искушенные в педагогике монахини действовали самым простым и доступным методом — методом запретов. Новички, не знающие ни слова по-французски, оказывались отрезанными от всякого общения: говорить по-бретонски строго запрещалось. «Прошло три дня, — вспоминала эта женщина, — прежде чем меня в первый раз покормили. Мне не давали ни есть, ни пить, пока я не попросила об этом по-французски».

Я услышала, конечно, и про печально знаменитый «символ» — кусок картона или деревянного башмака, который вешали на шею ученику, которого застали говорящим по-бретонски на перемене. Он должен был носить его до тех пор, пока не застанет за тем же занятием кого-нибудь из своих товарищей. Последнего из провинившихся в наказание оставляли в классе после уроков. Те, кто пытался говорить по-бретонски на уроках, получали по рукам линейкой. При этом школьникам внушалось, что по-бретонски говорить стыдно, что образованный человек должен обязательно говорить по-французски. В некоторых местах такими методами обучения языку пользовались до шестидесятых-семи-десятых годов двадцатого века. До тех пор, пока не стали сходить на нет последние островки, на которых бретонский язык еще не стал языком стариков…

Как известно, ничего не возникает на пустом месте. И просто так, ради удовольствия, никто не станет переходить с одного языка на другой. Те, кто учит иностранные языки, знают, как это нелегко. И все-таки, несмотря на все сложности, люди выучивали чужой язык и забывали родной. Почему?

Бретонцы всегда были бедными. До Второй мировой войны, а кое-где и до шестидесятых годов прошлого века в Бретани на селе люди жили так же, как сто, двести лет назад. За водой ходили на реку, белье стирали в пруду, изредка ездили в город на ярмарку. В домах не было электричества, ни о каком комфорте и речи быть не могло. Полы в домах были земляные, их подметали вениками из дрока, а то и просто пускали кур поклевать крошки на полу и на столе… После кур протирали стол тряпкой и садились есть.