День после ночи - Анита Диамант Страница 42

Она отчаянно пыталась выкинуть из головы этот чарующий голос, этот пьянящий запах миндаля. «Действительно, глупости!» – ругала она себя, застыв над бельевым баком.

– Что с тобой?

Теди обернулась и увидела обеспокоенное лицо Шендл.

– Ты чего там ищешь?

– Да ничего, – ответила Теди. – Просто голова закружилась.

– Сейчас не самое подходящее время болеть. Может, попросишь медсестру, чтобы она тебя осмотрела?

– Нет, все хорошо, правда, – отказалась Теди.

Откуда-то издалека до них долетел голос Натана:

– Еще прыжков двадцать – и я выпрыгну из штанов.

– Пойду посмотрю, над чем они там смеются, – сказала Теди. – Пойдешь со мной?

Шендл покачала головой и вернулась в барак. Там она уселась на кровать и стала стричь ногти, одновременно ругая себя.

Просидев десять недель в Атлите, она размякла и, что еще хуже, начала гордиться своим высоким положением среди других заключенных. Она стала услужливой и покорной. Малка и Вольф подняли бы ее на смех. Они-то всегда ожидали от нее большего. Неужели эти двое до конца жизни будут заглядывать ей через плечо?

«Нет, конечно, – прозвучал в ее голове Малкин голос. – Ты выйдешь замуж, нарожаешь ребятишек, жизнь возьмет свое. А нас с Вольфом ты будешь просто иногда вспоминать. И не надо рожи корчить. Ты же знаешь, что я права».

Пытаясь привести в порядок разрозненные мысли и по возможности успокоиться, Шендл мерила шагами барак, пока не пришло время возвращаться на кухню. Тирца курила на ступенях заднего крыльца.

– Не спрашивай меня ни о чем, – сказала она прежде, чем Шендл успела вымолвить хоть слово. – Пока ничего не знаю.

Шендл опустилась на нижнюю ступеньку и уставилась на далекие горы. Наверное, там хорошо, подумала она. Впрочем, так ли это важно, куда пошлют? Горы или пустыня, город или кибуц, палатка или бункер – лишь бы подальше от Атлита, от этих бесконечных пустых дней и от этой непрошибаемой Тирцы.

Расстроенная Шендл принялась задумчиво почесывать плечо, и Тирца шлепнула ее по руке. Так они сидели рядом, дуясь друг на друга, пока из-за угла, волоча ноги и покусывая нижнюю губу, не появился Натан.

– Что такое? – поинтересовалась Тирца. – Никто больше не смеется над твоими дурацкими шутками?

– Чуткости у тебя как у кактуса, – огрызнулся он.

– Надо же, какие мы нежные!

Натан ожесточенно месил ногами грязь.

– На сегодня все отменяется.

Шендл вскочила.

– Почему? – спросила Тирца.

– Они не сказали. Может, им еще день нужен, чтобы собрать людей.

– Нет, нет, нет! – закричала Шендл.

– Возьми себя в руки, – приказал Натан.

– Не указывай мне, что делать! Мне позарез надо отсюда выбраться! – Шендл сознавала, что следует говорить тише, но ничего не могла с собой поделать. – Нельзя ждать! Сегодня! Сейчас!

Тирца схватила ее за руку:

– Какая муха тебя укусила?

– Какая муха? Спать на нарах за колючей проволокой и смотреть, как другие выходят, – это ничего? Почему я вообще до сих пор здесь? Отвечай! Почему я до сих пор сижу в жопе?

Тирца понизила голос и процедила:

– Если ты сию же минуту не перестанешь орать, я тебе зубы выбью. Ты меня поняла?

– Не будь такой мегерой, – остановил ее Натан и положил руку на плечо Шенцл. – Это просто отсрочка на – сутки. Мы бежим завтра. Луны все равно еще не будет.

И, если вдуматься, лишний день – это подарок судьбы. Больше времени на подготовку.

– А если этих иракцев уже завтра отсюда увезут? – спросила Шендл. – Ты же сам говорил, что их хотят куда-то отправить?

– Что ж ты такая недоверчивая. Мое начальство знает, что делает. В том-то и загвоздка, что освободить хотят всех. Причем без жертв. Ты прекрасно знаешь, как это трудно. Кто-то больной, кто-то просто слабый. И еще охранников надо как-то обезоружить.

– Это не проблема, – сказала Шендл.

Натан засмеялся:

– Что, возьмешь их на себя?

– У них винтовки итальянские. Бойки еле держатся, можно голыми руками оторвать.

– Ты уверена?

– Она не стала бы говорить, если б не была уверена, – заметила Тирца. – Пошлешь Гольдберга и Эппельбаума – пусть займутся.

Натан взял лицо Шендл в свои ладони.

– Когда все это закончится, мы с тобой отправимся ужинать в чудесный маленький ресторанчик у моря в Тель-Авиве.

– А что на это скажет твоя женушка? – съязвила Тирца.

Шендл расхохоталась.

В столовой было оживленней, чем обычно: мужчины задирали друг друга и хвастались своими достижениями в утренней гимнастике, но за бравадой чувствовалась тревога. Просочились слухи, что в лагере – шпионы и что иракцев отпустят раньше всех.

Поляки, сидевшие за столом позади Зоры, сердито обсуждали новости:

– Мы тут неделями торчим, а этих только привезли – и до свиданья? Что за безобразие! А за нас кто заступится? Где все эти героические евреи, которые нас якобы спасают?

– А кто вообще сказал, что эти иракцы – евреи? Видали, какие они черные? Они больше похожи на Хассана и Абдуллу, чем на Моисея и Самуила.

– Нет, вы только послушайте этого поца. Может, ты им в штаны заглянешь? У самого-то все в порядке? Говорят, физруки тут шпионов ищут. Не тебя, часом?

– Идиот! На кого мне тут шпионить? Пошевели мозгами!

– Как вы не понимаете? Если бы эти умники знали, что делают, мы бы не застряли в этой дыре. Какие могут быть тюрьмы для евреев в Эрец-Исраэль?!

– То есть как это «какие»? Может, евреи воровать не умеют?

– К словам не цепляйся!

– А я говорю, ишув знает, что делает.

Зора мысленно придумывала блестящие ответы на их глупости и втайне потешалась над их манерой разговаривать, не слыша друг друга. «Это мой народ, – думала она. – Скандальные и надутые, как торговцы рыбой. Или как ученые-талмудисты».

Ее поразило, что, пока мужчины безостановочно болтали, женщины, сбившись в небольшие группки, молча ели, словно домашние животные. «Даже такая героиня, как Шендл, редко открывает рот в смешанной компании. Да и я не лучше».

Внезапно все споры прекратились. Вошли четверо заключенных из запертого барака, сопровождаемые четырьмя вооруженными охранниками.

Арестанты казались оживленными и с любопытством изучали лица сидящих за столами. А вот конвоиры явно нервничали.

– Побыстрее, – проворчал один из солдат, указывая на накрытый для них отдельный стол. Появилась Тирца с подносом, накрытым салфеткой, которую солдат немедленно сорвал.