Торговец тюльпанами - Оливье Блейс Страница 42

— Конечно! — согласился Виллем.

— Работа черна, да денежка бела!

— Несомненно!

Деруик соглашался, но на самом деле его изумила эта поговорка в устах ректора. Вроде как дело не Паулюса, а Яспера донимать его скучными рассуждениями на тему «терпение и труд все перетрут»… Внезапно у него мелькнула дерзкая мысль: а заслуживает ли Паулюс его восхищения? Возможно, этот великий харлемский регент — всего лишь карлик в сравнении с господами из Амстердама, а те, в свою очередь, ничто в сравнении с правителями страны. «Чем мельче лес, тем крупнее кажется заяц», — с горечью подумал он. В конце концов, все богатство Паулюса — несколько домов, несколько арпанов [37]земли, на которой растут тюльпаны, ну, еще голубятня у него есть и две мельницы… А что это за должность такая — «ректор латинской школы»? Он даже и не бывает там никогда, а отпрыскам приличных семей, которые оканчивают эти латинские школы, заранее уготована мирная карьера адвоката или учителя. Та еще знать!

Хозяин и наставник мгновенно съежился в его глазах. Виллем понял, что чем больше преуспеет, чем выше поднимется сам, тем дальше от него окажется блестящий пример для подражания, которым он восхищался в юности. Этак, глядя на Паулюса свысока, он, пожалуй, в конце концов и совсем потеряет из виду бывшего кумира. Регент Берестейн станет одним из многих, сольется с харлемским пейзажем, как растворяется в волнах пена.

— О чем ты думаешь? — спросил Паулюс, и Виллем, услышав вопрос и взглянув в обрамленное розами зеркало, вздрогнул: веки полуопущены, щеки запали, ноздри сузились — лицо человека, вынашивающего тайные замыслы, лицо заговорщика!

— Ничего тебе в жизни не добиться, мальчик мой, если не научишься лучше скрывать свои чувства…

— Мессир, я…

«До какой степени хозяин меня разгадал?» — в растерянности подумал он. И глупейшим образом — будто его мысли могли просвечивать сквозь кости черепа — надвинул шляпу на лоб.

— Это прекрасно, что ты честолюбив, только через ступеньки-то не скачи! Прежде чем набить мошну и начать выплачивать двухпроцентный налог, постарайся занять прочное положение среди тюльпанщиков. Но помни: даже на самого знатного человека может обрушиться удар судьбы, и только деньги предохраняют от случайностей…

— Да, сударь.

— Кстати… — задумался ректор. — Среди моих знакомых есть влиятельный человек, близкий друг принца Оранского [38], Константин Хёйгенс… [39]

При упоминании прославленного имени у старшего Деруика расширились зрачки и участилось дыхание. Ему показалось, что у него над самым ухом протрубили в рог.

— Знаменитый поэт! — восторженно воскликнул он, тотчас пожалев о заурядности своей похвалы.

— Он самый. Константин, как и ты, получил самое лучшее образование. По слухам, он с семи лет говорил по-французски и на латыни, а в двенадцать был готов хоть с кем подраться на шпагах. Кажется, он еще и танцует отлично… Скоро нам с Хёйгенсом надо будет встретиться по делу. Хочешь с ним познакомиться?

— Еще как хочу! — вырвалось у Виллема.

— Ладно, возьму тебя с собой… Представлю своим секретарем. Такого человека полезно иметь про запас — как туза в рукаве…

Ректор подмигнул, улыбнулся и от уголков его глаз разбежались морщинки.

— К тому же его господин в родстве с графом Нассау, губернатором наших бразильских колоний… И как знать, вполне может быть, принц поддержит и твоего отца в его начинаниях…

— Сударь, даже не знаю, как выразить свою вам признательность! Мне кажется, до того как я познакомился с вами, мое сердце еще не билось, кровь еще не бежала по жилам!

От этого признания веяло таким чистосердечием, что Паулюс растрогался.

— Милый мальчик, как же ты еще юн!

Затянутая в перчатку рука регента коснулась горящей щеки Виллема и медленно двинулась вниз, очерчивая контуры лица. Находившие на Паулюса приступы нежности порой проходили бесследно, а порой подстегивали его желание. На этот раз нижняя губа у него отвисла, словно чересчур тяжелый подбородок оттягивал ее к груди — это служило верным признаком пробудившегося влечения.

— До чего же чистое у тебя лицо! Я знаю, лицо — всего лишь непрочное соединение костей и плоти, на котором годы оставят безжалостный оттиск, и на твое личико скоро посягнет время, но сейчас оно — сокровище… Настоящее сокровище, и за право обладать им многие короли отказались бы от престола, не один старец пожертвовал бы своим богатством…

— Отчего бы мне тогда им не торговать?

— Замолчи, дурачок, ты сам не понимаешь, что говоришь!

Ректор раскрыл объятия, чтобы принять в них возлюбленного — так было заведено между ними с того дня, когда Паулюс утешал юношу после неудачного аукциона: отеческий, вроде бы, жест предварял их любовные игры. Оба знали, каким образом дружеские объятия перетекут в чувственные, как в конце концов сольются их губы, в каком порядке они станут друг друга раздевать. Со временем у них образовались традиции, привычки, условия, или правила свиданий. Среди последних была одежда, какую теперь носил Виллем: с немногими пуговицами, а стало быть, легко снимавшаяся, — и место встреч. Укромный альков на верхнем этаже дома Берестейна оказался для любовников удобнее не только садовой беседки, но и номера в трактире.

На этот раз, хотя все условия были соблюдены, произошло нечто странное: Виллем словно бы и не заметил распростертых объятий и зовущего рта. Или заметил, но — отверг приглашение. Мало того — даже отступил, подчеркивая свой отказ. Поведение юноши было настолько необычно, что Паулюс поначалу не поверил своим глазам, еще шире раскинул объятия, еще призывнее потянулся губами… Разумеется, безответно. Настроение у регента мгновенно испортилось:

— Чего ты вдруг испугался? Ну, иди же ко мне!

Он жадно потянулся к Виллему, лихорадочно попытался ухватить его кружевной воротник, но даже прикоснуться к любовнику не смог: тот в последний миг с легкостью вывернулся — таким движением тореро ускользает от рогов быка.

— Берегись, юный Деруик! Меня не забавляет, как некоторых, игра в кошки-мышки, я вышел из этого возраста!

Регент снова устремился к юноше со всей скоростью, на какую было способно его грузное тело, и снова его руки сомкнулись в пустоте. Эта сцена повторилась еще три или четыре раза: Паулюс бросался на Виллема, но тот избегал соприкосновения, отскочив или широко шагнув в сторону Хозяин дома совсем запыхался, после каждого набега ему приходилось останавливаться, чтобы отдышаться, опершись локтями на шаткую спинку стула. Лицо его налилось кровью, как наполняется вином бутыль, шея и виски так взмокли от пота, что можно было бы подумать — он только что вбежал в дом из-под ливня.