Взлеты и падения великих держав - Пол Кеннеди Страница 41

В итоге Франция во времена старого режима по размеру территории, численности населения и финансовому состоянию по-прежнему оставалась одним из могущественных государств Европы, однако не дотягивала до того, чтобы считаться «сверхдержавой». Зажатая со всех сторон на суше и вынужденная отвлекать ресурсы на свое присутствие на море, она была не способна в одиночку противостоять целой коалиции стран-соперниц, которым не давали покоя растущие французские амбиции. Действия Франции скорее подтверждали, чем нарушали плюрализм сил в Европе. Лишь на короткое время после свершившейся революции, когда Наполеону удалось блестяще использовать национальный подъем в стране, Франция смогла навязать свои идеи на континенте. Но даже в этом случае успех был кратковременным, и никакой военный гений не мог обеспечить постоянный контроль Франции над Германией, Италией и Испанией, не говоря уже о России и Великобритании.

Геостратегическую проблему Франции, заключавшуюся в необходимости противостоять сразу нескольким потенциальным противникам на разных фронтах, нельзя было назвать уникальной, дальше страна еще больше усугубила свое положение неоднократными проявлениями агрессии по отношению к другим государствам и хроническим отсутствием единой стратегии. Двум могучим государствам Германии того периода — Габсбургской империи и Бранденбург-Пруссии — из-за своего географического положения суждено было столкнуться с той же проблемой. Для австрийских Габсбургов это было не ново. При грубо сколоченной конгломерации территорий, которыми они управляли (Австрия, Богемия, Силезия, Моравия, Венгрия, Милан, Неаполь, Сицилия, а с 1714 года еще и южные Нидерланды — см. карту 5), и с учетом позиции других государств в отношении этих земель им нужны были просто невероятная дипломатическая и военная изворотливость для сохранения наследия, а также гений или большая удача (возможно, то и другое одновременно).

Таким образом, несмотря на многочисленные войны с турками (1663–1664, 1683–1699, 1716–1718, 1737–1739, 1788–1791), свидетельствовавшие об укреплении позиций династии Габсбургов на Балканах, борьба с ослабевающей Османской империей в указанные периоды истощала и венские силы ^{150}. К примеру, отражая атаки турок буквально у ворот столицы империи в 1683 году, Леопольд I был вынужден сохранить нейтралитет, когда французский король Людовик XIV организовал провокацию по «воссоединению» с Эльзасом и Люксембургом. Двойственность положения Австрии хотя и была чуть менее заметна во время Девятилетней войны (1689–1697) и последующей Войны за Яванское наследство (1702–1713), поскольку Вена к тому времени уже Яр частью гигантского антифранцузского альянса, но полностью не исчезла. Ход многих более поздних войн в XVIII веке казался еще более нестабильным и непредсказуемым как с точки зрения защиты общих интересов Габсбургов в Европе, так и относительно их сохранения в самой Германии по мере усиления Пруссии. Начиная с 1740 года, когда Пруссия захватила Силезию, официальная Вена в своей внешней и военной политике всегда действовала с оглядкой на Берлин. Это, в свою очередь, заставило династию Габсбургов тщательнее продумывать каждый своей дипломатический шаг: чтобы контролировать рост могущества Пруссии в Германии, австрийцы были вынуждены обращаться за поддержкой к Франции на западе, а еще чаще к России на востоке; однако сама Франция как партнер была ненадежна и, в свою очередь, время от времени требовала создания определенного сдерживающего фактора в виде англо-австрийского альянса (например, в 1744–1748). Кроме того, укрепление влияния России также стало вызывать определенную обеспокоенность, особенно после ее экспансии на Балканы для борьбы с силами Османской империи, тогда как у самой Вены были собственные взгляды на эти земли. И наконец, когда наполеоновский империализм поставил под сомнение независимость всех других европейских держав, у империи Габсбургов просто не было иного выбора, кроме как присоединиться к любой большой коалиции, чтобы противостоять французской гегемонии.

Коалиционная война с Людовиком XIV в начале XVIII века и войны с Бонапартом в конце того же столетия, возможно, дают менее четкое представление о слабости австрийцев, чем конфликты в промежутке. Продолжительное противостояние с Пруссией начиная с 1740 года было особенно красноречивым свидетельством того, что, несмотря на все военные, налоговые и административные реформы, предпринятые в землях Габсбургов в этот период, Вена так и не смогла достичь доминирования над другим, более мелким германским государством, чья армия, система налоговых сборов и бюрократическая система были значительно эффективнее. Кроме того, никто из негерманских государств (Франция, Великобритания, Россия) не желал поглощения ни Австрией Пруссии, ни наоборот. В более широком европейском контексте Габсбургская империя уже стала второстепенной, но все же мощной державой и оставалась таковой вплоть до 1918 года. Конечно, она не откатилась так далеко в списке влиятельных государств, как Испания или Швеция, и не повторила судьбу Польши, но из-за децентрализации власти в империи, этнической разнородности и экономической отсталости все попытки официальной Вены стать самой могущественной империей в Европе оказались напрасными. Тем не менее опасно переоценивать подобное «падение». По словам Олвен Хафтон, «упорное нежелание Австрийской империи разделиться, считавшееся некоторыми глубоко ошибочным» говорит о том, что она еще не растратила весь свой скрытый потенциал. Любые несчастья, которые периодически обрушивались на страну, зачастую сопровождались очередными актами оздоровления, и каждый раз это показывало, какими значительными ресурсами обладает империя и, одновременно, насколько ей трудно ими воспользоваться. И у каждого исследователя падения династии Габсбургов есть какое-то объяснение ее поразительно упорного, а порой и весьма впечатляющего военного сопротивления динамичным силам французского империализма в течение почти двадцати четырех лет — с 1792 по 1815 год ^{151}.

Ситуация в Пруссии была схожа с австрийской, но лишь с геостратегической точки зрения. Причины стремительного укрепления страны и превращения ее в самое могущественное королевство на севере Германии хорошо всем известны, и я лишь перечислю их: организаторский и военный гений трех правителей государства — Великого Курфюрста (1640–1688), Фридриха Вильгельма I (1713–1740) и Фридриха Великого (1740–1786); эффективность прусской армии, все офицерские должности в которой занимали юнкеры, а на ее содержание тратилось до 80% всех собираемых в стране налогов; (относительная) финансовая стабильность, чему способствовали обширные владения королевского двора, а также стимулирование развития торговли и промышленности; постоянная готовность принять на службу иностранных наемников и сотрудничать с предпринимателями из других стран; известные на весь мир прусские чиновники, заправлявшие делами в военных комиссариатах ^{152}. Правда состояла еще и в том, что расцвет Пруссии совпал с упадком былого могущества шведов, разделом ослабленного Польского королевства и разного рода распрями в Вене, связанными с войнами и неопределенностью в отношении наследства Габсбургской империи в первой половине XVIII века. Если прусские монархи и реализовали открывшиеся перед ними возможности, то только потому, что ими нельзя было не воспользоваться. Кроме того, заполнив «вакантное место могущественного государства», открывшееся в северной и центральной частях Европы после 1770 года, Пруссия также извлекла выгоду из своего положения по отношению к другим великим державам. Рост влияния России способствовал развалу Швеции, Польши и Османской империи. Франция находилась достаточно далеко на западе и не представляла собой постоянную смертельную угрозу Пруссии, но могла рассматриваться как полезный союзник в альянсе против Австрии. В свою очередь, если Франция предпринимала попытку вторжения в Германию, то, как правило, ей противостояли как объединенные силы Габсбургов, Ганновера (а следовательно, и Великобритании) и, возможно, Нидерландов, так и самой Пруссии. И наконец, если такой альянс терпел неудачу, то у Пруссии было намного больше шансов заключить нужный ей мирный договор с официальным Парижем, чем у других государств. Антифранцузский альянс иногда оказывался полезен для Берлина, но он никогда не был столь уж обязательным.