Александр Македонский - Поль Фор Страница 41

Чем же объяснить поразительное влияние Александра на товарищей и солдат, и даже на чужеземцев, являвшихся его приветствовать? Вызывал ли он восхищение как юный атлет, способный часами напролет, не обнаруживая усталости, скакать на коне, бежать, шагать, охотиться и сражаться? Вот картина, наблюдаемая в горах Гиндукуша в апреле 329 года, когда войска Александра медленно пробирались по обледенелым снегам: «Царь пешком обходил маршевую колонну, поднимая упавших солдат и подставляя плечо другим, которые едва двигались следом. Увеличивая себе тяготы пути, он оказывался то в голове колонны, то в ее середине, то в хвосте» (Курций Руф, VII, 3, 17). А вот он же в знойной пустыне Белуджистана: «Все, что ему удалось, проходя по этому краю, собрать из провианта для двигавшихся вдоль берега морских сил, было им отправлено…» (Арриан, VI, 24, 5). «Александр был охвачен необычайными печалью и заботой» (Диодор, XVII, 105, 6).

Однако личный пример должен подавать любой полководец, особенно если он молод и полон сил. И в том, что Александр, кавалерийский офицер, бросался в атаку во главе царского эскадрона (άγημα), окруженный, впрочем, друзьями и в сопровождении гипасписта с эгидой Афины, богини битв, нет ничего необычного. Впрочем, несмотря на занятия атлетической подготовкой и суровые военные упражнения, Александр никогда не выказывал характера настоящего атлета. Он отказался соревноваться в Олимпийских играх, никогда не принимал участия в играх, которые сам же организовал, не умел плавать, а лишь купался в бане и обильно умащивал себя благовониями. Так что про него можно сказать, что он был скорее выносливым и стойким, чем подлинным атлетом. Его физическая сопротивляемость не была беспредельной. Он медленно поправлялся после водного удара вблизи Тарса в 333 году, после дизентерии — рядом с Городом Кира в 329 году, после ранения, полученного у малавов в 326 году, и, похоже, еще тяжелее приходил в себя после смерти Гефестиона в ноябре 324 года.

Несомненно, у солдат был острый глаз на более аффективные или чувственные, чем рациональные проявления характера: на неуемную горячность и отвагу молодого полководца, на султан его шлема, образованный двумя султанами из белых перьев и пучком конских волос. Обращали они внимание и на его авторитет, присущий человеку, который умеет повелевать, потому что долгое время повиновался, и который способен с лихвой воздать за службу — сурово наказать, но при случае и простить. В пустыне Белуджистана Александр приказал отряду доставить провиант к берегу, однако охрана так изголодалась, что сама стала есть из неприкосновенного запаса. Царь обнаружил способность к пониманию и простил своих солдат.

Вот еще один знаменитый анекдот из множества других, в легендарном варианте место действия в нем помещается в загробный мир. Серьезные же повествователи в качестве места действия определяют пустыни, которые окружают Персиду. «Преследование оказалось долгим и изнурительным, поскольку за одиннадцать дней они проехали верхом 3300 стадиев (650 км), и большинство людей в отряде изнемогли, главным образом из-за отсутствия воды. И здесь им повстречались какие-то македоняне, которые везли на ослах от реки воду в бурдюках. Они увидели, как страдает Александр от жажды (а был уже полдень), и, быстро наполнив шлем водой, поднесли ему. Когда он спросил у них, кому они везут воду, они ответили: „Своим сыновьям, но если ты останешься жив, мы заведем себе новых, даже если лишимся нынешних“. Услышав такой ответ, Александр взял шлем в руки. Но когда он оглянулся, то увидел, что все стоявшие вокруг него всадники повернули головы к нему и напряженно ждут, что будет дальше. Тогда он отдал шлем обратно, не отпив ни капли, а лишь похвалил тех людей и сказал: „Если я напьюсь один, все эти падут духом“. Видя такое самообладание Александра и его великодушие, всадники вскричали, чтобы он отважно вел их вперед, и принялись нахлестывать коней. Теперь, пока у них будет такой царь, говорили всадники, они не будут ни уставать, ни томиться жаждой, и вообще не будут почитать себя смертными» (Плутарх «Александр», 42, 6–10).

Царь любил своих солдат. Он прекрасно знал, что кровь, жизнь, души этих людей бесценны и что двадцать четыре бронзовые статуи, заказанные скульптору Лисиппу, никогда не смогут заменить полных живости товарищей-гетайров, которые были убиты при Гранике. «Также и о раненых Александр проявил большую заботу, сам лично подошел к каждому, осмотрел раны и расспросил, как кого ранило. Тем самым он каждому дал возможность рассказать о своих деяниях и вволю похвастать» (Арриан, I, 16, 5). Вместо награждения или упоминания в приказе по армии он раздавал премии, прощал долги, предоставлял отпуска, как в том случае, когда в течение зимы 334/33 года он отослал в Македонию всех молодоженов, отличившихся в боях, начиная с Граника и до Галикарнаса. Что до родителей и детей тех, кто погиб в первом его большом сражении, то Александр освободил их от земельной и подушной подати, а также от налогов на наследство.

Требования религии обязывали Александра с почестями хоронить павших. К своему благочестию Александр прибавил еще и утонченность, распорядившись хоронить также и убитых греков, находившихся на службе врагу, и даже персидских военачальников. Свое благородство Александр довел до того, что не тронул женщин из окружения Дария и отдал распоряжение, чтобы они сохранили все те привилегии, которыми пользовались при Дарии. «И все же, говорят, — добавляет Плутарх («Александр», 21, 6), — жена Дария превосходила красою всех прочих цариц…» «Увидев прочих пленниц, выдающихся своей красотой и статью, Александр шутливо сказал, что персиянки — настоящая мука для глаз» (там же, 21, 10). Тот же Плутарх, который превозносит редкостные сдержанность и умеренность Александра, цитирует одно из его писем Пармениону: «Меня не уличили бы даже в том, что я взглянул на жену Дария или желал ее увидеть. Более того, я не допускал даже того, чтобы ее красоту превозносили на словах» («Александр», 22, 5). Вполне уместно полагать, что вояка, с десяти лет знавший только воинское товарищество, не был особенно увлечен Барсиной, сожительницей Ментора, которую старый Парменион предложил ему в любовницы в конце 333 года. Пятью годами позже она родила Александру сына, названного Гераклом, но никто и слышать не хотел о том, чтобы он стал царем. Кассандр распорядился убить мальчика, когда ему было 14 лет, и никто не пожелал этому препятствовать.

Женщины так мало влекли к себе Завоевателя, что пришлось дожидаться зимы 328/27 года, чтобы он заинтересовался Роксаной («Раокшна» значит по-персидски «свет»), дочерью благородного перса Оксиарта, которую 300 гвардейцев захватили в плен с другими знатными женщинами, взяв штурмом Аварану, «Согдийскую Скалу» близ Байсунтау в 20 километрах к востоку от Дербента в Узбекистане (Арриан, IV, 18, 4–19, 4; Курций Руф, VII, 11; Страбон, XI, 11, 4; Полиэн, IV, 3, 29). Александр торжественно женился на ней в Бактрах, прежде чем отправиться в Индию. Этим он желал привлечь на свою сторону местную знать и поощрить брачные союзы между западными военачальниками и восточными женщинами. Однако Роксане пришлось дожидаться смерти Гефестиона, сердечного дружка Александра, прежде чем в декабре 324 года она понесла и уже после смерти Александра родила сына. Бездетными остались браки Александра с Парисатидой, дочерью Артаксеркса III, и с еще одной Барсиной, которую называли также Статирой, старшей дочерью Дария III, заключенные в марте 324 года в Сузах, в ходе большого пира, устроенного с целью установить мир и согласие между народами.