Жизнь Джейн Остин - Клэр Томалин Страница 41

К новобрачной являлись с визитами. Миссис Шут нашла ее «совсем непосредственной и очень приятной», да и все местное общество очень хорошо приняло новую миссис Джеймс Остин. Даже отец первой жены Джеймса, генерал Мэттью, смотрел на этот брак вполне благосклонно. И только малышка Анна, вернувшаяся в Дин из Стивентона, вовсе не была довольна. Отношения между ней и мачехой не сложились, и Джейн, преданная племяннице всей душой, тоже так никогда и не смогла перебороть свою неприязнь к Мэри.

Джеймс и Мэри поженились в начале 1797 года, весть о смерти Тома Фаула пришла в мае, а в июне Элиза де Фейид последовала совету своего поверенного и распорядилась, чтобы капиталы, положенные на ее имя Уорреном Гастингсом, были изъяты из-под попечения доверителей, в частности ее дяди Остина, и стали напрямую доступны ей. Это было сделано незамедлительно, и шесть месяцев спустя, в последний день года, Элиза повенчалась с Генри в церкви богатого лондонского района Мэрилебоун. Если Остинов сообщение это и застало врасплох, то отец семейства, во всяком случае, порадовался свадьбе племянницы и своего любимца-сына настолько, что отправил ему в полк весомую сумму в сорок фунтов, — их должно было хватить на изрядное празднование. Впрочем, в 1797 году, когда война вошла в самую опасную стадию, шампанское в Англии не пили.

Генри исполнилось двадцать шесть лет, Элиза была на десять лет старше. Его офицерское жалованье недавно увеличилось на триста фунтов, поскольку он взял на себя обязанности полкового казначея и был произведен в капитаны, она же могла рассчитывать на то, что осталось от ее состояния, а также на огромное наследство во Франции (если там восстановится прежний строй). Оба были людьми достаточно прагматичными, чтобы понимать взаимную выгоду этого брака, и все же, кажется, между ними и вправду существовало подлинное чувство, которое вспыхивало, разгоралось, потухало и возникало вновь на протяжении многих лет. Похоже, Элизу уязвило намерение Генри жениться на Мэри Пирсон. И потом, ее все больше беспокоило состояние собственных дел: арендная плата в столице росла, слуги требовали увеличить им жалованье, появлялись какие-то новые налоги… Она встретила Генри в Лондоне в мае 1797-го, выяснила, что он отказался от церковной стези, и пришла к выводу, что у него есть виды на будущее. Они задумали встретиться осенью в Восточной Англии. Там должен был квартировать его полк, а Элиза собиралась привезти туда Гастингса ради морских купаний. Вообще-то, в декабре она планировала ехать на север, навестить друзей, так что свадьба, похоже, была сыграна экспромтом. Она написала Уоррену Гастингсу за три дня до нее из своего дома на Манчестер-сквер, объясняя, что Генри «уже некоторое время располагает приличными доходами, и превосходные качества его души, характера и ума вместе с неизменной привязанностью ко мне и заботой о моем мальчике, а также великодушное согласие с моим решением завещать в дальнейшем всю мою собственность последнему побудили меня наконец принять предложение, которое я отклоняла более двух лет» ^[110].

Здесь была и правда, и доля фантазии. О том, что Генри в 1796 году обручился с Мэри Пирсон, знали не только все Остины (Джейн даже познакомилась с ней), но и сама Элиза, выразившая кузену свое сочувствие, когда он рассказал, что невеста бросила его. К тому же Генри задолжал Элизе немалую сумму, а доходы его были «приличными» для холостяка, но не для целого семейства, особенно исходя из представлений Уоррена Гастингса, да и самой Элизы. Слова о маленьком Гастингсе больше соответствуют действительности. Он тяжело болел в декабре, страдал от судорог и лихорадки. Мальчик теперь мог ходить самостоятельно, но оставался умственно отсталым и хрупким. К счастью, Элиза обзавелась новой служанкой, очень дельной и сноровистой. Очаровательная Франсуаза Бижон уехала со своей восемнадцатилетней дочерью Мари-Маргаритой из французского Кале, спасаясь от террора, и теперь взяла на себя большую часть забот о Гастингсе. Но и сама Элиза продолжала щедро изливать на него свою любовь, а Генри выказывал достаточно внимания к ребенку, чтобы угодить его матери. Вскоре все они отправились в Ипсуич, Элиза ехала с Генри (по дороге кокетливо выражая сомнения в мужнином искусстве управлять коляской), а Гастингс — с мадам Бижон, «попечению которой я без колебаний могу его доверить». Они сняли дом с садом, и мальчик мог целый день проводить на свежем воздухе, что Элиза считала, даже в феврале, целительнее любых лекарств.

Судя по письму Элизы к Филе Уолтер от 16 февраля 1798 года, в полку она встретила очень теплый прием полковника, лорда Чарльза Спенсера («Такого спокойного, милого, так хорошо воспитанного… что, даже будь я в третьем браке, а не во втором, я все же была бы без ума от него»), и близкого друга Генри капитана Тилсона («замечательного красавца»). Она была в восторге оттого, что титул «comtesse», графини, ставил ее тут в привилегированное положение. И конечно, ей доставляли удовольствие бесконечные приемы, танцы, визиты, общение с офицерами и их женами… Одна из них одевалась так смело, что сразила даже Элизу — как отказом от корсета и откровенно оголенной грудью, так и маленьким черным паричком по последней столичной моде. «Такая манера одеваться, а вернее, раздеваться была бы замечена даже в Лондоне, так что суди сама, что за шум она вызывает здесь, в провинциальном городишке», — пишет Элиза кузине. А затем, оставив эти яркие впечатления в стороне, заводит речь о Генри. Он выказал «удивительную сердечность, рассудительность» и прочие добрые качества, но что еще важнее — полнейшую готовность дать жене жить так, как ей заблагорассудится. «Он сознает, что я не слишком-то привыкла к подчиненному положению и вела бы себя в нем довольно неуклюже». Смирился Генри и с ее отвращением к слову «муж».