Очищение армии - Герман Смирнов Страница 40

С самого начала военные требовали наступления. Куда? На Петроград, Сестрорецк, Ораниенбаум, Петергоф… В общем – вперед! Трезвые голоса заставили их предпочесть оборону. До каких пор? Пока не придет помощь. Когда и откуда? Вопрос времени был важнейшим. Лидер эсеров Чернов, организовавший в Эстонии военную помощь восставшим, писал, что Кронштадту надо продержаться до вскрытия льда, и тогда он станет неуязвим, а с помощью кораблей как дамоклов меч повиснет над Питером.

Но продовольственная помощь поступала в ничтожных количествах, а военной мятежники так и не дождались.

«Наконец наступило наше роковое 17 марта, – вспоминает Петриченко. – Все были измучены и голодны. Сопротивляться сил больше не было… Все рухнуло… Пушки некоторые не вращаются – испорчены. Происходит таинственная сигнализация (мы знаем, что далеко не все кронштадтцы оказались мятежниками. – И. Д.), команда уже направилась в Финляндию. Что же делать нам?.. Поплелись и мы следом…»

* * *

В Финляндии оказалось около 8 тысяч участников мятежа. Надо сказать, что, говоря о «финской» части своей эпопеи, Петриченко значительно принижает свою роль, как, впрочем, «скромничает» и при рассказе о Кронштадте. Вообще все кронштадтские события в его изложении выглядят упрощенно.

Из объективных свидетельств мы, например, знаем, что на страницах «Известий ВРК» тон задавали именно выступления самого председателя Военно-революционного комитета С. Петриченко. Без него не решался ни один вопрос. Один из очевидцев подтверждал, что большинство граждан Кронштадта, «не понимавших» роли Козловского, слышали и читали только про Петриченко. Что ему мешало дать команду и не допустить кровопролития? Ответа на это в его «докладе» нет.

И, наконец, это факт, что 2–5 марта англо-французская эскадра в составе 14 военных судов вышла по направлению к Ревелю и Кронштадту! Видно, использование многонациональных сил для «наведения порядка» на чужих землях – старая традиция.

По прибытии в Финляндию мятежники были помещены в несколько лагерей. Трагедия продолжалась.

В этот период в Карелии развертывалось белогвардейское восстание, к участию в котором стремились привлечь в качестве наемников и такую внушительную силу, как кронштадтцы, – относительно дисциплинированную, вооруженную и обстрелянную. Надо отдать должное Петриченко, в настроениях которого уже наступал перелом, – ему удалось сорвать направление матросов в Карелию.

Правда, он еще сделал предложение о передаче беженцев в армию Врангеля, но оно было отвергнуто подавляющим большинством мятежников. Все большее количество их убегало из лагерей и возвращалось на Родину. К августу в лагерях осталось всего около трех тысяч, да и то в большинстве своем не матросов, а солдат из крестьян.

* * *

В ноябре 1921 г. в ознаменование четвертой годовщины Октября советское правительство освободило от наказания рабочих и крестьян, вовлеченных в мятеж путем обмана, насилия или своей малосознательности. А еще через год ВЦИК объявил о полном прощении всех рядовых участников Кронштадтского мятежа. Тем из них, кто еще оставался за границей, было разрешено вернуться на Родину.

Эмиграция возлагала надежду на намечавшуюся поездку Петриченко в США. Но бывший посол Временного правительства в США Б. А. Бахметьев заявил: «Яркая фигура кронштадтского руководителя будет им (серьезным американским кругам) занимательна, но денег под него они не дадут. Вот в чем. ключ вопроса». Поездка, естественно, не состоялась.

Несмотря на то что амнистия не коснулась главарей мятежа, Петриченко все же решил проситься на Родину, о чем поделился с некоторыми бывшими членами Ревкома. Результат был печальным: двое из них – Тукин и Бойков – написали на имя полицмейстера г. Выборга донос о «гнусном замысле» Петриченко, за что он был брошен в тюрьму 21 мая 1922 г. Эту дату, пожалуй, можно назвать последним днем существования последней организованной группы мятежников.

* * *

Выйдя из тюрьмы, Петриченко работал на лесопильных заводах, стал квалифицированным плотником.

Его имя продолжало оставаться известным, и он сохранил связи в среде белой эмиграции, которая все еще возлагала на него некоторые надежды, хотя, кроме хорошо скрываемой ненависти, других чувств бывший руководитель мятежа к ней не испытывал.

С этими чувствами он и явился в августе 1927 г. в Советское консульство в Риге. Это был уже человек, хорошо осознавший бесполезность борьбы против своей Родины и твердо решивший стать на путь служения ей.

Так Петриченко стал активным помощником советской разведки. Через него она получала информацию о некоторых антисоветских планах и замыслах белоэмигрантских организаций в Финляндии, их связях с единомышленниками в других странах Европы, о самой финской охранке. С его помощью удалось перехватить на границе несколько групп шпионов и диверсантов, забрасываемых в СССР.

Он оставался личностью, и когда в 1937 г. в СССР прошел процесс над троцкистами, на очередной встрече он заявил, что не согласен с этим процессом и больше сотрудничать с разведкой не будет, потому что не понимает, что происходит в СССР. С большим трудом удалось успокоить его и уговорить продолжать сотрудничество.

Обстановка в Европе накалялась, и германская угроза становилась все более ощутимой. Как и другие советские разведчики, Петриченко был ориентирован на работу против гитлеровской Германии.

В начале 1941 г. от Петриченко поступает несколько сообщений о подготовке немецкой и финской военщины к войне с СССР.

19 января 1941 г. он сообщил конкретные факты о военных приготовлениях в Финляндии, о прибытии и размещении немецких офицеров, о концентрации около 200 немецких дивизий в Польше. Несколько позже информировал о прибытии в район Петсамо немецкой дивизии, а еще некоторое время спустя – о получении резервистами военного обмундирования, что, иными словами, означало их приведение в полную мобилизационную готовность.

Это было последнее сообщение Степана Максимовича, о котором нам известно.

И еще один, последний абзац из «доклада» Петриченко:

«В моей костяной коробке все перевернулось вверх тормашками. Но уверяю, что все, что я делал, делал искренне, честно: отдавал свои силы, энергию и жизнь, будучи убежден, что служу мозолистыми руками за интересы рабочих и крестьян. Я не карьерист и не честолюбец. Я не преследовал никаких, абсолютно никаких личных целей…»