Калиостро - Елена Морозова Страница 40

— Быть может, если бы вы напустили на меня лихорадку.

— Что такое лихорадка для графа Калиостро, который повелевает духами! Разве ваш друг Ховен вам ничего не написал о моем могуществе?

— Ни одного слова…

— Так знайте же…

Здесь нас прервал вошедший слуга испанского поверенного в делах, который просил господина Калиостро, испанского подданного, сейчас же к нему явиться. Слова так и замерли на устах Калиостро. После того, несколько оправившись, он сказал мне, но уже не голосом вдохновеннаго:

— Что хочет от меня этот маленький поверенный в делах, с которым я ничего не имею общего? Я отправлю его (Калиостро употребил итальянское выражение гораздо более сильное, которое воспроизводить неудобно) на все четыре стороны…

— Не советую вам этого делать, он может спустить на вас полицию.

Калиостро ответил посланному, что он придет к поверенному в делах на другой день, а меня просил остаться у него обедать, так как было уже около часу. Я принял предложение, ибо меня забавляло ближе ознакомиться с человеком, который казался бессовестнейшим и невежественнейшим шарлатаном. Начатая нами беседа обнаружила, например, что у него ни одной здравой мысли не было ни о физике, ни о химии.

— Химия, — сказал он, — глупость для того, кто знает алхимию, а алхимия — пустяк для того, кто властвует над духами. Что касается меня, то у меня есть и золото (он ударил по карману, где были дукаты), и брильянты.

При этом он показал кольцо с маленьким, весьма плохо оправленным брильянтом.

— Но все это я презираю и счастье мое нахожу в том духовном могуществе, которое имею над существами. Я представляю первую ступень сверхчеловеческую; души умерших я заставляю, путем заклинаний, являться и отвечать мне на мои вопросы.

Я не мог удержаться, чтобы не усмехнуться.

— Я не сержусь на ваше неверие, — сказал он, — вы не первая крепкая голова, которую я подчиню и обращу в прах. Кого из ваших умерших родственников вы желаете видеть?

— Моего дядю, но с одним условием.

— Каким?

— В ту сторону, откуда покажется дух, я буду иметь право выстрелить из пистолета. Так как это будет лишь дух, то никакого вреда я ему причинить не могу.

— Нет, вы чудовище! Я вам никогда ничего не покажу; вы этого недостойны.

С этими словами он бросился в соседнюю комнату. Жена его, делая вид, что испугана, сказала мне, что его гнев приводит ее в трепет.

— А меня смешит; все это может пугать лишь детей.

Он отсутствовал в течение нескольких минут, затем вернулся с ясным выражением лица.

— Он храбр, — сказал он про меня. — Я его испытал и вижу, что он храбрый мужчина.

Он, казалось, был от меня в восхищении и сказал мне:

— Со временем вы узнаете, что такое граф Калиостро и каково его могущество.

После этого он со мною о духах уже не говорил.

На другой день он отправился к г-ну Нормандесу, испанскому поверенному в делах, который обошелся с ним как с проходимцем и запретил называться испанским графом и полковником испанской службы. Но Калиостро сумел привлечь на свою сторону графа Мелиссино, кавалера С*** и многих других, пока, наконец, не сняли с него личины и не приказали убраться из Петербурга.

Помощью какого наваждения этот человек расположил к себе во время пребывания в Митаве большинство курляндского дворянства? Граф Медем, его дочь госпожа фон дер Реке, фон-дер-Ховен и многие другие считали его высшим существом. Эта нравственная слепота необъяснима; но это было безумием того времени, подготовившим и другие глупости. Самое вздорное мнение, становясь всеобщим, смущает надолго разум и здоровое суждение»¹³.

Визит Гейкинга явился своего рода моральной пощечиной магистру. Но если презрение родовитого дворянина к простолюдину Калиостро можно объяснить, то как объяснить столь нелестный отзыв барона о Серафине? Многие современники сомневались в ее скромности, однако в привлекательности супруге магистра никто не отказывал. «Она была молода, среднего росту, круглолица, бела, не худа, не толста, нежна, трогательна и приятна в походке и физиономии — одним словом, легко могла возбуждать страсти»¹⁴. Тем более что большинство в один голос утверждает, что на нее положил глаз сам всесильный фаворит Екатерины князь Григорий Потемкин, и полагает, что именно увлечение Потемкина прекрасной графиней стало причиной изгнания Калиостро, ибо Екатерина приревновала своего фаворита. Но некоторые считают, что мадам Калиостро никак не могла стать причиной неудачного конца петербургского путешествия магистра, так как императрица «всегда относилась снисходительно к любовным капризам самого капризного и вечно увлеченного» фаворита. Одни говорят, что Потемкин заплатил Калиостро, чтобы тот закрыл глаза на его интрижку с графиней, другие — наоборот, Екатерина дала 20 тысяч рублей магистру, чтобы он увез жену из России. Есть авторы, уверенные, что Екатерина сама вызвала Серафину в Царское Село, чтобы посмотреть на конкурентку, и, посчитав ее опасной, дала ей 30 тысяч рублей и приказала немедленно убираться вон¹⁵. А Потемкин якобы предложил красавице деньги взять, но Петербург не покидать… Даже если приведенные версии вымышленные, они свидетельствуют о том, что Серафина в то время была очень привлекательна.

Из сферы домыслов и слух о том, что Калиостро, желая убедить Потемкина в своих магических способностях, предложил увеличить втрое его золотой запас. Князь согласился пожертвовать на опыт изрядную сумму, как говорят, исключительно из симпатии к графине Калиостро. Вряд ли он доверил все свое состояние иностранцу, которого считал проходимцем. Супруг графини поколдовал над золотом, и его якобы стало втрое больше. Изумленный Потемкин отдал магистру честно заработанную треть. Гораздо более правдоподобным кажется утверждение, что Калиостро посоветовал Потемкину использовать для пуговиц на мундирах красную латунь вместо рассыпавшегося на морозе олова. Впрочем, есть мнение, что он лишь обещал Потемкину изобрести новый сплав для пуговиц, но обещания не сдержал¹⁶.

С самого начала в Санкт-Петербурге у Калиостро все пошло вкривь и вкось. Нормандес не только запретил Калиостро именоваться испанским графом и полковником, но и зловеще напомнил о злосчастной трости с алмазами, обманом увезенной «полковником Пеллегрини» из Кадиса ^[47]. Открыть масонскую ложу египетского обряда надежды не было никакой. Положение здешних масонов оказалось далеко не таким прочным, как Калиостро казалось издалека. Императрица не слишком благоволила к вольным каменщикам; скорее, она их просто терпела. Иван Перфильевич Елагин, государственный деятель, управлявший театрами при Екатерине II, масон, занимавший пост провинциального великого магистра, поклонник магических талантов Калиостро, в чьем доме в Петербурге магистр устраивал духовидческие сеансы и даже жил некоторое время, полагал, что императрица неправильно поняла главную заповедь масонов «познай самого себя». Она посчитала ее за эгоизм, в то время как там эгоизма нет, ибо цель масонов — «исправлять самих себя, а своим примером и прочих, вне нашего общества находящихся, приводить к познанию добродетели. […] Наш орден есть средняя линия между религией и гражданским законом. Тот, кто с нами соединится, обязан все должности, налагаемые на него духовною и светскою властью, исполнять во всей точности, а не по единой токмо наружности»¹⁷. Но речь шла отнюдь не о понимании масонского кредо, а о политике. Как подчеркивают историки, есть много косвенных свидетельств, указывающих на то, что цесаревич Павел Петрович тайно вступил в ложу между 1777 и 1779 годами¹⁸. Екатерина же, пришедшая к власти путем переворота, устранившая с пути супруга и отстранившая от власти сына, очень боялась заговора, направленного против ее персоны. А так как главным атрибутом масонских практик была тайна, то, разумеется, вольных каменщиков можно было заподозрить в любой заговорщической деятельности. За таинственные обряды и тайные собрания монархи не жаловали масонов и одновременно их боялись. Просвещенный абсолютизм противился всему, что не подчинялось его контролю. Правда, если верить Каде де Гассикура, «среди монархов масонов не боялись только Фридрих и Екатерина»; но он мог ошибаться.