Музыка и Тишина - Роуз Тремейн Страница 40

Верный Картезианским принципам, которые он однажды обсуждал с Королем в Нумедале, Питер Клэр вновь выделяет одно положение, в котором, как ему кажется, он уверен. Он формулирует его так: Я почти постоянно испытываю страстное желание или неудержимую тягу встретиться с Эмилией. От ее одобрения зависят все мои надежды на будущее счастье.

Чайки взывают к облакам, ветер треплет волосы Питера Клэра, и несколько прядей падают ему на глаза. Он спрашивает:

— Что представляет собой это страстное желание? Как дать ему определение? Есть ли это истинная потребность или просто химера, фантазия? Желание тела или всего моего существа?

Кажется, он знает одно: это страстное желание не похоже ни на одно другое, какие ему приходилось испытывать. В Клойне, гуляя с Графиней ОʼФингал по берегу моря, он страстно желал обладать ею. Но в случае с Эмилией простое физическое обладание — отнюдь не то, к чему он стремится; это нечто другое, нечто более цельное. Словно, говорит он себе, я уверовал, что на протяжении того времени, пока я могу удержать ее в пределах видимости, мне ничто не грозит, ничто не может причинить страдания. Словно я вообразил, что, пока я с ней, я не умру…

И тем не менее ни одна неопровержимая истина не обретает в его глазах конкретного образа. Возможно, то, что, как ему кажется, он чувствует, не более чем заблуждение, порожденное одиночеством и долгой разлукой как с семьей, так и с Графиней? Возможно, завтра или послезавтра он проснется и обнаружит, что все это исчезло?

Он лишь однажды повстречался с Эмилией с того дня, когда разговаривал с ней в саду. Они лицом к лицу столкнулись в коридоре дворца и остановились. Питер Клэр взял Эмилию за руку.

— Мне надо поговорить с вами, — сказал он.

Эмилия взглянула на него, и на ее лбу появилась легкая тревожная морщинка. Он не знал, что эта морщинка означает. Да и сообщая, что он хочет с ней поговорить, что, в сущности, он собирался сказать? Одна его часть хотела сказать ей, что он пишет песню под названием «Песня Эмилии», но он обнаружил, что не в силах признаться из опасения (по его мнению, это весьма вероятно), что по окончании работы песня окажется безнадежно посредственной. Итак, он снова повторил слова:

— Мне надо с вами поговорить. — Но, произнеся их, окончательно растерялся. Он чувствовал, что не способен хоть как-то продолжить эту фразу. Он смог лишь прижать руку Эмилии к губам, повернуться и уйти.

Позднее в своей комнате над конюшней Питер Клэр презирал себя за нерешительность и трусость. Он сел за письменный стол и начал писать Эмилии письмо. Но, как и песня, оно не ладилось, и он его отложил.

Эмилия никогда не была тщеславной, никогда не считала себя привлекательной, но теперь она подолгу смотрится в зеркало, разглядывая свое лицо.

Маленький нос, мягкие серые глаза, поразительно чувственный рот, бледная кожа: что получается? Заурядная внешность? Или незаметно для себя самой она стала красива неброской красотой? Она поворачивает голову направо, налево, видит в своем профиле профиль матери и приходит к следующему выводу: «Если я похожа на Карен, значит, я красива». Но так ли это?

Она отворачивается от зеркала. Часы, которые Кирстен Мунк каждый день проводит за изучением своего отражения, научили Эмилию тому, что если женщина все смотрит и смотрит на себя, то она старается видеть себя глазами своего возлюбленного. Если она находит изъян, то видит не сам изъян, а безжалостное рассматривание этого изъяна возлюбленным.

Так что же она, Эмилия, делает, глупо разглядывая свое собственное лицо? Она ведет себя так, словно у нее есть возлюбленный, когда на самом деле как раз наоборот. С молодым лютнистом она провела несколько мгновений в саду и однажды в коридоре, где он схватил и на миг прижал к своим губам ее руку. Такие мимолетные встречи, без сомнения, день за днем, год за годом происходят во дворцах Его Величества. Они ничего не означают. Это всего лишь некие абстракции, которые обретают форму в разреженном воздухе и испаряются, словно аромат лип.

Эмилия помнит, что, вложив цветы в руки лютниста, она испытала такое чувство, будто она передала, а он принял не просто цветы, а нечто похожее на понимание, соглашение. Это воспоминание так ее волнует, что у нее начинает кружиться голова. Но кто может сказать, что такое понимание действительно было? Ведь что есть жизнь, как не череда изменений? Даже такие вещи, которые — как любовь Йоханна к его жене Карен — казались неизменными, со временем забываются, словно их вовсе и не было.

Она пытается выбросить все это из головы. Она говорит себе, что такой мужчина, как этот (к тому же, возможно, тщеславный, пустой, не способный на сострадание и жалость), за год выдумает сотню подобных «пониманий».

Эмилия твердо решает вернуться к прежним мыслям о своей жизни, в которой любовь мужчины не играла никакой роли. Она подходит к зеркалу еще один, последний, раз и накрывает его шалью.

Дорогая мисс Тилсен (говорится в записке, которая прибывает двумя днями позднее), есть дела, о которых мне надо срочно с Вами поговорить.

Я буду ждать Вас в погребе, где мы играем (под Vinterstue) в пятницу в семь часов утра.

Заверяю Вас в моем глубоком к Вам почтении и уважении и прошу Вас верить мне, когда я говорю, что Вам не следует бояться этой встречи.

Питер Клэр,

лютнист в оркестре Его Величества

Эмилия несколько раз перечитывает записку.

Затем складывает ее, убирает в ящик, где хранит кружева и ленты для юбок, и решает забыть о ней.

Через несколько часов она идет к ящику, вынимает записку и перечитывает ее еще пять раз. Вновь осторожно складывает, убирает и плотно закрывает ящик, словно одним этим движением и запирает ящик, и выкидывает ключ.

В тот день Кирстен ей говорит:

— Эмилия, твои мысли заняты отнюдь не игрой. Ты сдала Червового Валета, прекрасно зная, что у меня Дама.

Итак, наступает Пятница.

Питер Клэр страстно ждет ее прихода и в то же время хочет, чтобы этот момент бесконечно отодвигался.

Без десяти минут семь он уже в погребе. Он подходит к щелям в стенах, через которые зимой влетает снег, и смотрит наружу. Теплый воздух раннего утра почти неподвижен.

Затем он бродит по погребу, вдыхая смолистый запах винных бочек, рассматривая клейма и наклейки. По мере того, как он их читает, клейма и наклейки претерпевают метаморфозу и превращаются в вопросы:

Что мне делать, если она не придет?

Если она не придет, следует ли мне заключить, что она ни о чем не догадывается или что просто боится?

В погребе круглый год стоит холод, однако Питеру Клэру тепло, почти жарко. Он садится на стул, который обычно занимает, когда оркестр играет или репетирует, и старается дышать медленнее, чтобы к семи часам Эмилия застала его спокойным и безмятежным. И вот в середине того времени, которое, по его расчетам, еще оставалось до семи часов, церковные часы начинают бить. Питеру Клэру кажется, что, спеша добраться до начала следующего часа, церковные часы предательски проглотили три или четыре минуты его существования.