Дон Жуан. Правдивая история легендарного любовника - Александр Аннин Страница 40

– Почему же благо?

– Да потому, что, проведя ночь с доном Жуаном, никакая женщина уже не может желать другого мужчину. Эта ночь навсегда останется самым ярким мигом в ее жизни. Спросите кастильских женщин – они подтвердят вам мои слова.

Собеседники помолчали. Графине Диане стало казаться, что минувшей ночью, на реке, она испытала некие странные, доселе неизведанные чувства, которых на самом деле, разумеется, она вовсе не испытывала.

– Вас удивительно слушать, милый Нарбонн… Впрочем, мне кажется, я понимаю кастильских женщин. – Графиня вздохнула. – Дон Жуан… Его имя так романтично звучит! Что касается любви… Нет, радость любви такой мужчина внушить не может. Но пламя страсти… Страсть – да! Ее он может зажечь и раздуть! Этот мрачный, пронзительный взгляд… У меня мурашки пошли по коже, когда он смотрел на меня. Мне стоило некоторых усилий, чтобы казаться беспечной. А шрам… Должно быть, его так приятно целовать!

Снова возникла небольшая пауза.

– Скажите, виконт, – задумчиво произнесла графиня. – Я понимаю, что сейчас дону Жуану уже не надо прилагать стараний, чтобы соблазнить женщину или девушку. Они сами хотят заполучить его в свои объятия. Но… ведь так было не всегда, верно? Как он завоевывал женщин в юности? Ну, в самом начале своей жизни, полной любви?

– О, графиня, помимо величайшего таланта любовника, у дона Жуана есть еще один божественный дар, – проникновенно заговорил виконт Нарбоннский.

– Какой же?

– Он поет, как Орфей, а на мандолине играет, как Эол на арфе. Ни одна женщина не могла устоять перед ним после того, как он исполнял серенаду под ее окном.

За Дубом свиданий дон Хуан с досадой ударил кулаком по корявому стволу. «Какой же глупец этот виконт! – в отчаянии думал он. – Впрочем, откуда ему знать, что я совершенно не умею играть на мандолине, а пою так, что по сравнению с моим голосом скрип корабельной лебедки кажется пением сирен!»

– Но он уже давно не поет, хотя многие женщины чуть ли не на коленях его уговаривают, – продолжил Нарбонн, и дон Хуан за дубом испытал некоторое облегчение.

– Почему же он не поет? – капризно спросила графиня.

– Да потому, милая Диана, что, если он нарушит молчание и станет петь серенады, женщины Севильи будут неотвязно ходить за ним. Как, простите за сравнение, крысы за дудочкой мифологического крысолова.

Графиня де Ла Мот в очередной раз мечтательно вздохнула.

– Хотелось бы мне услышать его серенаду под моим окном… Но я ничего не обещаю взамен, имейте в виду!

Диана была в уверенности, что ее желание будет скоро известно величайшему соблазнителю дону Жуану.

И в этом графиня нисколько не ошиблась.

* * *

Стоит ли говорить, что и эту ночь и последующий день дон Хуан не находил себе места? Он успокаивал себя тем, что мало чем рискует в случае позорного поражения: адмирал Мендоса объявил, что на следующей неделе посольство возвращается в Кастилию.

После полуночной смены караула во дворце Ситэ дон Хуан уже вглядывался в такое близкое – рукой подать! – окно графини де Ла Мот, которое ему любезно показал виконт Нарбоннский. Разумеется, мандолины в руках «главного любовника Леона и Кастилии» не было, как не было и желания петь что-либо без аккомпанемента.

В слабо освещенном окне мелькнул женский силуэт, стукнула ставня. Что это? Перед доном Хуаном бесшумно раскачивалась веревочная лестница. Кастилец, призвав на помощь небесного покровителя Иоанна Богослова, начал карабкаться на второй этаж дворца.

«Если Диана хочет над ним посмеяться, – думал Тенорио, – то заранее подрезанная лестница вот-вот оборвется, и он неуклюже шлепнется на плиты под окном спальни графини. И тут же, разумеется, со всех сторон грянут хохот и улюлюканье: ведь коварная Диана наверняка собрала зрителей, готовых осмеять тупоголового и легковерного кастильца! И среди свидетелей его позора обязательно будет виконт Нарбоннский, который заманил его, дона Хуана, в эту ловушку. Зачем? Да чтобы таким образом отплатить за свой проигрыш в кости!»

Но – хвала Всевышнему и святому Иоанну Богослову! – лестница не оборвалась, и Дон Хуан со всей возможной элегантностью перевалился через узкий подоконник.

Перед ним стояла совершенно одетая Диана де Ла Мот. Тенорио растерялся. Он не мог знать, что графиня, как и он, весь день металась в любовной лихорадке. Дон Хуан не заметил, что грудь молодой женщины под роскошным платьем учащенно вздымается, а щеки розовее обычного. На столике в колеблющихся огоньках трехсвечника посверкивали бутылки, в серебряной чаше золотился виноград… В сумраке алькова угадывалась монументальная кровать с оборчатым балдахином.

Дон Хуан угрюмо и обреченно смотрел на красавицу, не в силах произнести ни единого слова. Он с ужасом сознавал, как глупо сейчас выглядит в мерцающем отблеске свечей.

Однако в глазах графини Дианы молчание ночного визитера было как раз свидетельством уверенности в себе. Той уверенности, которую не нужно подкреплять куртуазными пассажами и заранее заготовленными поэтическими цитатами. Перед ней стоял настоящий мужчина.

– Вы пришли без мандолины, – наконец произнесла Диана тихим голосом.

Дон Хуан покрылся липким холодным потом. Он с паническим страхом понял, что у него ничего не выйдет. Графиня по-прежнему оставалась словно за стеклянной стеной…

И тут Тенорио внезапно заметил, что кремовое парчовое платье на Диане де Ла Мот уже расшнуровано! Атласные веревочки свисали по бокам графини, открывая взору дона Хуана нижнюю шелковую тунику.

Значит, говорить ни о чем не надо. Надо действовать. «Платье расшнуровано, она не желает ждать, – подбодрил себя дон Хуан. – Она так же доступна, как и все прочие! Она просто шлюха! Шлюха по цене куриного яйца! Как же я сразу не догадался? Меня разыгрывали! Это все – их придворные забавы. Буридан и Нарбонн придумали про нее, что она недоступна для мужчин. Точно так же, как потом виконт врал ей про меня, что я – неотразимый любовник, причина женских самоубийств.»

И в теле дона Хуана стала зарождаться знакомая сила.

– В мандолине не было необходимости, сударыня, – небрежно сказал де Тенорио и шагнул навстречу графине де ла Мот.

… На рассвете он, словно во сне, стоял на коленях перед альковом, покрывая поцелуями холодные руки Дианы и что-то сбивчиво шептал – то по-кастильски, то по-латыни. И со смертной тоской, с чувством безнадежности и надвигающегося горя видел в карих глазах графини де Ла Мот выражение презрения и разочарования.