Павел Первый - Анри Труайя Страница 4

Неожиданно к полудню лихорадочная суматоха охватила все помещения дворца. Мертвенно-бледный Никита Панин, пришедший к своему воспитаннику, трагическим голосом объявляет ему о том, что Ее Величество отдала свою душу Господу Богу. Павел, которому к этому времени едва минуло семь лет, не мог до конца осознать значения слов своего наставника и воспринять эту потерю, из-за которой все вокруг обрели вдруг траурный вид. Он лишь безропотно дозволяет сопроводить себя до покоев императрицы, идя, как лунатик, через залы, заполненные присмиревшими придворными. В вестибюле с серьезными лицами толпились министры, послы, важные сановники. Там за двойными створками дверей, преграждавшими вход в покои императрицы, свершалась таинственная мистерия: смерть, не знавшая гуманного отношения ни к кому, забирала из жизни ту, кто еще вчера сама властвовала над жизнью и смертью других. Охваченный сакральным ужасом, Павел увидел свою мать, опустившую глаза, молившуюся или делавшую вид, что молится, и своего отца, заносчивый и злобный взгляд которого был прикован к двери: он словно бы ждал возможности распахнуть ее настежь и возвестить благую весть, которую с нетерпением дожидался в течение последних лет. Священник причастил Ее Величество в последние минуты жизни и, стоя у изголовья, читал молитвы, за ним застыл высоченный камергер. В полной тишине, изредка нарушаемой всхлипываниями женщин, граф Воронцов сообщил, что Ее Величество скончалась. Затем, поклонившись великому князю, он твердым голосом объявляет о восшествии на престол императора Петра III.

После этих слов лицо Петра еще отчетливей исказилось в злобной усмешке. Ухмыляясь, он обвел присутствующих вызывающим взглядом. И в этот момент придворные, минутой раньше пребывавшие в глубоком трауре, спешат выразить ему свое безмерное ликование. Забыв о своей притворной печали, они проталкиваются к новому хозяину, раболепно целуя его руки. В это время, сотрясая стены Санкт-Петербурга, прогремели сто артиллерийский залпов. Разорвав тишину небесного свода, зазвенели церковные колокола. Ошеломленный подобной внезапной сменой настроения присутствующих, ребенок недоуменно искал глазами свою мать, но она исчезла куда-то в суматохе, как будто бы хотела, чтобы о ней поскорее забыли. Павел растерянно взирал на происходящее, не понимая, что случилось во дворце. Почему его отец вдруг так преобразился, сияя самодовольством, в то время как мать выглядела явно обеспокоенной. Единственное, что он уловил из прозвучавшего за весь этот безумный день, что он теперь из сына великого князя Петра стал сыном императора Петра III. Это положение придаст ему, безусловно, еще больше прав над своими поддаными. Никто уже не посмеет перечить цесаревичу. Но разрешат ли ему теперь играть в деревянных и оловянных солдатиков из его коллекции? В этот момент это было главным, что занимало его детскую головку. Он также очень хотел, чтобы его верный слуга Никита Панин продолжил заниматься с ним и всегда был рядом. Вдвоем, мечтал он, они непременно одолеют всех врагов, которые подстерегают наследника короны, – и реальных, и воображаемых.

А несколько недель спустя цесаревич вновь подвергся суровому испытанию. 25 января 1762 года, в пятницу, согласно церемониальному протоколу, он, в соответствии со своим официальным статусом, был допущен для участия в похоронах императрицы Елизаветы. Длинный кортеж сопровождал катафалк на пути от Зимнего дворца до Петропавловского кафедрального собора. Маленький мальчик во время процессии следовал в экипаже. Несколько раз через окно кареты он видел своего отца, который, суетясь, жестикулировал, давая указания, и вышагивал позади гроба. Время от времени новый император Петр III, забавляясь, то замедлял шаг, выбиваясь из общего ритма движения, то, напротив, ускорял его, догоняя идущих. Камергеры, которые несли полы его черного траурного плаща, из-за этих рывков теряли их концы и, пытаясь вновь ухватиться за ускользавшую из рук ткань, раздуваемую ветром, вынуждены были проделывать прыжки с комическими гримасами на лицах. Пройдя таким образом около тридцати шагов, император снова замедлял темп, шел, еле переставляя ноги под невозмутимо исполняемую оркестром скорбную музыку. Чуть погодя он совершал новый бросок и вновь разрушал отлаженный ход церемонии. Однако никто даже не пытался призвать его к благоразумию. Когда же шутовство и зубоскальство его отца продолжились и в соборе во время отпевания, Павел, вопреки своему обыкновению противоречить чувствительным душам, что было для него высшим искушением, не проявил внешне своего отношения к этому святотатственному ослеплению отца, сравнимому разве что с беснованием. Не принимая участия в оскорбительном упоении императора, он с тяжелым чувством начал понимать, что все наблюдаемое им: золотое убранство храма, ризы, слова священнослужителя, пение хора, верноподданническое коленопреклонение окружающих – является не чем иным, как поразительной фальшью. Он явственно стал осознавать, что поведение взрослых основывается не на следовании принципам, выработанным их предшественниками, а на потакании каждый раз и повсюду своей прихоти. И все же, подумал он, своими капризами, сумасбродством, угрызениями совести и всякими другими комическими выдумками он, безусловно, очень походил на своего отца. Наверное, он и в самом деле его сын? В ожидании ответа на этот немой вопрос он выплеснул свои эмоции, предавшись горьким слезам. Но на кого же теперь ему остается надеяться? На покойную императрицу, которую он почти не знал; на свою мать, которая, вероятно, не испытывала по отношению к нему никаких родительских чувств; на своего отца, который возликовал, увидев претворение в жизнь своей мечты; или же на самого себя, который совершенно не знал, за что ухватиться в закрутившем его потоке?