Спиноза - Александр Федоров Страница 4

Франциск ван ден Энден с любовью и уважением относился к своему талантливому ученику, а его юная дочь просто обожала Баруха за его ум и доброту и за то, что он, несмотря на разницу в возрасте, относился к ней как к равной себе и даже признавал ее превосходство в знании латыни, в овладении которой девочка проявляла блистательные способности.

6

— Папа, — обратилась Мари к Франциску ван ден Эндену, когда отец с дочерью расположились за столом и служанка подала чай, — где же может быть сейчас Барух? Ведь ему теперь нельзя пойти даже к себе домой! А на улице такая жуткая гроза!..

Как бы в подтверждение слов девочки раздался такой мощный удар грома, что задребезжали оконные стекла. Мари невольно перекрестилась. Ее же отец отнесся к разбушевавшейся природной стихии совершенно спокойно.

— Можешь быть уверена, Мари, — бодрым и ласковым тоном произнес Франциск ван ден Энден и погладил дочь по голове, — в Амстердаме есть по крайней мере один дом, где Барух Спиноза всегда будет желанным гостем, что бы там ни сказали по этому поводу попы и мракобесы всех мастей. И это дом Франциска ван ден Эндена.

— Как ты добр, папа! — просияла девочка.

Отец улыбнулся.

— Я рад, дитя мое, что вы так дружны с этим замечательным молодым человеком. Если он удостоит нас чести воспользоваться предложенным ему гостеприимством, это пойдет на пользу вам обоим. Ты под его влиянием отточишь свое логическое мышление, которого тебе иногда недостает, а Барух с твоей помощью сумеет отшлифовать свою латынь. Она пока оставляет желать лучшего, не так ли?

— О да, папа. Но Барух и так уже сделал большие успехи. Особенно в последнее время, когда мы с ним вдвоем читали судебные речи Цицерона.

— Самый подходящий автор, Мари, — выразил свое одобрение отец. — Он сочетает в себе и неопровержимую логику мысли, и чеканную красоту языка, которым она выражена.

Девочка подвинула к себе чашку чая и взяла из вазочки конфету.

Сделав глоток, она посмотрела в окно.

— Когда же он придет? — нетерпеливо спросила она.

— Вероятно, пережидает где-то грозу. Нельзя же идти под таким ливнем.

Мари задумчиво дожевала конфету и задала еще один вопрос:

— А почему ты сказал, папа, что Барух правильно поступил, не явившись в синагогу?

— Ты сама, дочка, почувствовала, какое это было тяжкое испытание. Даже для тебя, в общем-то посторонней.

— Почему же посторонней?! — возразила Клара Мария. — Ты ведь только что сам сказал, что мы с Барухом друзья.

— Тем более, — ответил Франциск ван ден Энден. — Значит, тебе несложно представить, каково было бы ему. Как бы ему не пришлось повторить судьбу Уриэля Дакосты!

— А кто такой Уриэль Дакоста? — спросила девочка. — Ты никогда раньше не упоминал этого имени.

— Это очень печальная история, дитя мое, — ласково сказал отец. — Но, думаю, ты уже достаточно повзрослела, чтобы узнать ее.

И он рассказал следующее.

7

В кругу амстердамских евреев, в ту пору, когда маленький Барух постигал азы талмудической премудрости в религиозной школе, случилось происшествие, которое должно было произвести неизгладимое впечатление на чуткую душу ребенка.

Этим событием стала ужасная гибель Уриэля Дакосты. Трагическая судьба этого человека как нельзя вернее отражала дух нетерпимости, столь характерный для нашей эпохи.

Уриэль Дакоста был христианином еврейского происхождения. Отец его сделался ревностным католиком и воспитывал сына в духе строгого католицизма. При этом он дал сыну также образование.

Сначала Уриэль обучался юридическим наукам, но потом вступил в духовное звание и благодаря своей безупречной жизни в двадцатипятилетием возрасте был назначен казначеем кафедральной церкви.

Он с точностью до мелочей исполнял церковные обряды, прилежно читал Священное Писание и труды отцов церкви, но, наделенный от природы необычайно живым и пытливым умом, подвергал строгому анализу догматы своей веры, что привело его к некоторым сомнениям, а те вызвали беспокойство ума и угрызения совести.

Эти душевные колебания принудили его обратиться к вере своих предков, то есть к иудаизму. Не прошло и года со дня его вступления в должность церковного казначея, как вдруг Уриэль решил отказаться от этой должности, от католической веры и богатого дома, которым он владел в окрестностях Лиссабона. Оставив письмо, в котором он отдавал отчет в своих служебных занятиях и оправдывал свой поступок тем, что не мог действовать наперекор своим убеждениям, он отправился в Амстердам вместе с матерью и братом, также обращенными им в религию Моисея.

В Амстердаме вся семья вступила в еврейское общество и была принята с распростертыми объятиями.

Однако вскоре Уриэля Дакосту с его скептическим складом ума постигло новое разочарование. Дело было в том, что Дакоста создал в своей душе чистый идеал веры, а действительность в лице беспощадных, деспотического склада раввинов отнюдь не соответствовала этому идеалу.

Когда Дакоста со свойственной ему непринужденностью принялся критиковать некоторые толкования раввинов, его не замедлили предать проклятию.

С тех пор каждый еврей стал бежать от него, как от зачумленного, никто не смел даже вступить с ним в разговор, а уличные мальчишки, подстрекаемые старшими, бросали в него грязью, и даже в собственном доме он не чувствовал себя в полной безопасности.

Такое отношение соплеменников привело его в сильное негодование. Находясь в возбужденном состоянии духа, он написал сочинение, в котором отрицал бессмертие души и загробное возмездие на том основании, что Моисей ничего не говорил об этом в своем пятикнижии.

Прослышав об этом сочинении Дакосты, раввины еще до его обнародования, поручили ученому врачу Соломону де Сильве написать опровержение. Завязалась жаркая полемика, завершившаяся тем, что Дакосту посадили в тюрьму, где он просидел восемь дней, и оштрафовали на триста гульденов.

Утомленный преследованиями, Дакоста решился покориться необходимости и взять свои слова назад, надеясь, что после этого его оставят в покое. Но в это время случайно открылось, что он уговаривал двух беглых маранов не принимать иудейства, и его вторично предали проклятию. Доброжелатели посоветовали ему покаяться еще раз и подчиниться приговору раввинов. На это он скрепя сердце согласился.

И вот, согласно обычаю, в траурных одеждах он пришел в синагогу с факелом в руках, где принес с кафедры публичное покаяние и просил о возвращении в лоно иудейства. После этого его повели к дверям синагоги, привязали к колонне и, обнажив до пояса, нанесли тридцать девять ударов плетью.

Но и на этом пытка не закончилась. Ему велели лечь на пороге синагоги, чтобы дать пройти по своему телу всем находящимся в синагоге. Даже дети с каким-то невыразимым удовлетворением топтали бедного Дакосту.