Коллонтай. Валькирия и блудница революции - Борис Соколов Страница 4

Владимир возмущался делением людей на богатых и бедных. Они вместе читали запрещенного Герцена.

То, что девушка из обеспеченной аристократической семьи идет в революцию, для России было явлением не частым" но и не уникальным. Достаточно вспомнить самый яркий пример здесь — Софью Перовскую. К счастью, Александре Коллонтай не пришлось жертвовать своей жизнью в революционной борьбе, равно как и кого-нибудь убить в этой борьбе. Но свой след в революции Коллонтай оставила.

Тут была совестливость, осознание того, что богатство тебе в своей семье досталось незаслуженно, когда рядом миллионы живут в голоде и нищете. Было юношеское стремление переустроить этот несовершенный и несправедливый мир в мир всеобщего счастья и благоденствия.

Вернувшись из заграничного путешествия, Александра написала свои первые рассказы и послала их своему бывшему учителю Виктору Острогорскому. Тот ответил незамедлительно, подробно и на полном серьезе разобрав ее пробы пера. Острогорский писал о хорошем замысле, о благородстве чувств и точности авторского зрения. Но также указал на вялость слога, бедность языка, подражательство и штампы. Но педагог не сомневался в литературных способностях Александры и советовал не бросать "дела, которому вы предназначены". "…Как я вам благодарна, дорогой Виктор Петрович, — отвечала Шура. — Сколько радости Вы мне доставили своим доброжелательным и, как всегда, мудрым советом! <…> Я всегда буду следовать Вашим советам. <…> Ваша Александра Домонтович".

Могла ли она предполагать, что переваливший через полувековой рубеж учитель вот уже пять лет тайно влюблен в свою ученицу, что, бездумно подписавшись "ваша" и не вложив в это слово никакого конкретного смысла, она породила у всероссийской знаменитости надежду на взаимность. За час до того, как Владимир и Александра отправились в церковь венчаться, пришло трагическое известие: накануне Острогорский предпринял неудачную попытку самоубийства. Он попытался отравиться угарным газом, но в последнюю минуту был спасен случайно зашедшей в комнату экономкой. Педагог уцелел, но остался инвалидом. Письмо, которое перед попыткой самоубийства он отправил своей ученице, по договоренности с молодым супругом Александра сожгла. В 1893 году молодые обвенчались, а в 1894 году у них родился единственный сын Михаил.

О том, как прошел их медовый месяц, напомнила годы спустя в письме тете Шуре племянница Владимира — дочь его старшей сестры Женя: "Живо припомнился ваш приезд с дядей Володей к нам в Тбилиси. Как мы, дети, искренне были уверены, что перед нами не просто молодая жена нашего дяди, а какая-то воздушная и лучезарная фея из сказки. Вы были восхитительно красивы, кроме того, мы все бессознательно воспринимали то молодое счастье, еще ничем не омраченное, ту необыкновенную любовь, которую вы оба излучали. <…> Помню, мы доходили до восторженного состояния, когда дядя в неудержимом порыве схватывал вас на руки и бегал, и кружился по балкону, а мы сопровождали его эволюции прыжками и радостными криками. А Вы, тетя Шура, были такая беленькая, нежная и такая счастливая".

Они сняли себе отдельную квартиру на Екатерининском канале, близ Кокушкина моста, чтобы не зависеть от родителей, у которых с зятем оставались прохладные отношения. Отец определил дочери ежемесячное содержание в размере трехсот рублей (больше половины губернаторского оклада!), чтобы не зависела материально от мужа, так что денежной проблемы не существовало. Но теперь организация быта стала долгом жены, к чему Александра совсем не была готова.

Муж был мягок и добр, старался во всем ей угождать, он был горазд на выдумки и забавы. Но Шурочка никогда не была примерной женой. Впоследствии она честно признавалась: "Я терпеть не могу домашнего хозяйства". После замужества она начала работать в публичной библиотеке. И дело было вовсе не в недостатке средств. Отец, хотя и был против брака, выделил замужней дочери значительное содержание. Но в библиотеке собирались вольнодумцы, с которыми тесно общалась Александра.

Кокушкин мост. Современный вид

Бывшая домашняя учительница Александры, Мария Ивановна Страхова, работала поблизости — в публичной библиотеке известного русского собирателя книг Николая Рубакина. У Александры наконец появилось "дело" — читать редкие книги в этой библиотеке. На базе рубакинской библиотеки Страхова затеяла создать передвижной (Подвижной) музей учебных пособий.

Страхова познакомила Александру с Лелей (Еленой) Стасовой, чей дядя, Владимир Стасов, был самым влиятельным театральным, музыкальным и художественным критиком, являлся хранителем Императорской публичной библиотеки. Отец же, Дмитрий Стасов, возглавлял Совет присяжных поверенных Петербурга и был одним из самых известных адвокатов, а также неплохим музыкантом, основателем Русского музыкального общества и Санкт-Петербургской консерватории.

Но в счастливом браке с любящим и готовым сделать все для своей любимой Владимиром Александра прожила недолго, хотя он терпел все ее измены. Вскоре она поселила в доме свою подругу Зою Шадурскую, дочь генерал-майора Леонида Шадурского, военного юриста, и приятеля мужа — Александра Саткевича. Сестра Зои Вера впоследствии стада знаменитой артисткой, выступавшей под псевдонимом Юренева, а потом вступила в большевистскую партию. Ее ближайшей подругой стала еще более знаменитая актриса Вера Комиссаржевская, которая жертвовала деньги в большевистскую партийную кассу.

Якобы Саша хотела сосватать Зою, но Саткевич сразу же увлекся не Зоей, а Шурой. "Это не человек, это Дяденька с Марса", — говорила о нем Зоя, разочаровавшись в потенциальном женихе. Правда, по вечерам читали неподцензурную литературу, в том числе марксистскую. Когда разозленная Зоя покинула дом Коллонтай, то в снимаемой ею квартире начали регулярно встречаться Саткевич и Александра. Саша никак не могла понять, кого же она все-таки больше любит, мужа или любовника. "Я уверяла обоих, что их обоих люблю — сразу двух", — вспоминала Коллонтай. Но в то же время признавалась: "…К Владимиру Людвиговичу оставалась девичья влюбленность. Но "мужем" он не был и никогда не стал для меня. В те годы женщина во мне еще не была разбужена. Наши супружеские сношения я называла "воинской повинностью", а он, смеясь, называл меня "рыбой". Но я любила на него смотреть, мне он весь нравился и был мил, и даже было жалко его, точно жизнь его обидела".

Вот фрагмент единственного сохранившегося письма Александра Саткевича к Александре Коллонтай от 6 марта 1898 года (есть основания полагать, что переписка была весьма обширной, но потом кто-то из корреспондентов, или они оба, ее предусмотрительно уничтожил): "Умоляю Вас, берегите себя! Помните, что мне очень, очень дорого Ваше здоровье, что бы дальше ни было. Обо мне не беспокойтесь. Не надо ничего говорить Володе, Вам будет только хуже". Стало быть, даже весной 1898 года Владимир еще ничего не знал — по крайней мере от самой Александры, хотя ее драматические отношения с Саткевичем длились уже почти три года. Оказавшись в весьма двусмысленной и деликатной ситуации, Зоя ушла из "коммуны", предпочитая снимать свою квартиру, где и встречались тайно Александра и Александр.