Константинов крест (сборник) - Семён Данилюк Страница 4

— Поповщина-то здесь причем? — рассердился Понизов. — Я вам о нравственных категориях!

— Так и я о том же: человека Богу вернуть — труд потяжелее будет, чем авгиевы конюшни вычистить. Разрешите идти?

Этапируемый поклонился голой стене. Натянув на облысевшую голову кургузую шапку, вышел на крыльцо. Понизов еще постоял, сбитый с толку. Странный старик. Говорит темно, но весомо. Не похоже на путаную, сумбурную речь психбольных. Может, симулирует?

И другое ощущение неприятно скребло по самолюбию психиатра: будто не он провел диагностику, а его самого протестировали.

Машина уже стояла под парами. Оба конвоира нетерпеливо топтались у распахнутого фургона. Мстительно втолкнули старика внутрь, так что загремела о металл отлетевшая клюка. Сами влезли следом, освободив место в кабине для врача.

2.

На территорию психиатрической больницы имени Литвинова, что в поселке Бурашево, въехали в темноте. Малоэтажные корпуса, разбросанные по больничной территории, растворились в ночи. Лишь окна приемного отделения освещали подъехавший к крыльцу автозак.

Пока конвоиры оформляли доставленного, Понизов прошел в соседний, административный корпус, поднялся в свой кабинет с потускневшей табличкой «и. о. главного врача Понизов К.А.», позвонил в приемный покой, чтобы дежурный врач, приняв пациента, зашел вместе с делом.

Ловко накинул овчинный тулупчик на рогатую вешалку, следом стянул свитер «в елочку», достал бритвенные принадлежности. Стоя у зеркала, долго, неприязненно скоблил подбородок. Наконец обтер горячим полотенцем. Вгляделся в желтоватые белки, оттянул вниз нижнее веко, оттопырил уши.

— Рыло! — констатировал он.

— Бывало и получше, — подтвердили сзади.

Понизов круто развернулся. В дверях в белом халате стояла Ксения Гусева, при виде которой у Понизова привычно защемило в груди.

К тридцати пяти годам прошедшая два года войны и десять лет лагерей: сначала немецких, потом — своих. И ухитрившаяся сохранить статную осанку и дерзость во взгляде. Разве что рыжая копна, за которую на фронте прозвал ее Валькирией, заметно опала и потускнела. Да и кожа на лице, когда-то нежная, теплая, стала на ощупь напоминать наждачную бумагу.

— А вот ты и сейчас та же, что прежде, — громко восхитился он.

Ксения горько усмехнулась.

— Будет врать-то… Костя, по поводу твоей мамы. Узнала случайно, уже на дежурстве. Прими соболезнования…

Понизов кивнул:

— Вот как вышло! Сколько ссорились. Может, потому редко, недопустимо редко наезжал. И вот ее не стало. Вышел из материнского дома, смотрю на звезды, и жутко сделалось — будто исчезла преграда меж мной и вечностью. Раньше мать своим существованием заслоняла. Понимаешь, пока она была жива, я оставался ребенком. Аж зябко!

— Что? Так плохо? Бедный ты мой! — такая мальчишеская боль и обида проявились в этом дорогом сорокалетнем человеке, что Ксения, не удержавшись, шагнула, готовая обнять, приласкать, утешить. — Ничего, Костенька. Зато мы опять вместе. Вдвоем всё вынесем.

И вдруг замерла, ощутив его внезапный испуг.

— Вместе ведь? — с тревогой повторила она. — Или?.. Господи, опять!

— Не смог, — виновато пролепетал Понизов. — Вчера заезжал. Хотел окончательно, за вещами… И… представляешь, беременная она, оказывается. Как мог сказать? Не бросать же малого! Сам безотцовщиной вырос… Ну, что молчишь? Всё время молчишь. Отматерись, что ли?

— Что уж теперь? Я еще на фронте угадала, что не судьба нам.

— Ишь, как у тебя просто, — Понизов обиженно насупился. — Я ж после сорок третьего, когда ты в окружении пропала, еще восемь лет тебя ждал. Всё надеялся. А как надеяться перестал да женился… Да и женился-то так, от безысходности да жалости. Подумал, пусть хоть кому-то получше будет. Тут-то и нашлась. Будто черт язык показал.

— Нашлась — это сильно сказано. Правильней — я тебя нашла. На свою голову, — губы Ксении задрожали.

— Зачем ты так? Зачем?! — закричал Понизов. — Будто я тебя не искал. Одних запросов сколько исписал! — он даже потянулся к ящику, где хранил переписку. Но наткнулся на знакомый прищуренный взгляд.

— Да, обоим досталось, — Ксения жестко усмехнулась. — Вы меня с чем вызывали, Константин Александрович? Чтоб утешила?

Лицо Понизова горело от стыда.

— Во-первых, Ксения Сергеевна, вызывал я не вас, а дежурного врача, которому доставили нового пациента. По службе, так сказать!

— Нет вам сегодня ни в чем удачи, Константин Александрович, — Гусева подхватила предложенный фальшивый тон. — Потому что по службе у вас тоже проблема. В больницу поступил бывший президент Эстонии.

Понизов саркастически улыбнулся. Гусева молча раскрыла перед ним личное дело пациента, заглянув в которое, Понизов осел в собственное кресло. В самом деле: Константин Якобович Пятс, президент Эстонии.

— И что? — нелепо спросил Понизов.

— Как положено. Провела собеседование. Он вполне нормален. Насколько вообще можно остаться нормальным при такой биографии, — она кивнула на дело. — По сути, шестнадцатый год в заключении. Почти всё время — без приговора. Страдает от одиночества. И — изможден до последнего предела. Я, конечно, назначила, но… лечить можно того, кто хочет вылечиться. А этот — кажется, сам смерть кличет. А когда человек не хочет жить, то, не тебе говорить…

Понизов хмуро кивнул.

— Семью разбросали, так что долгое время не имел никакой информации. Недавно узнал, что погиб в заключении сын, в детском доме от голода умер внук. В общем, жуткая депрессуха. Просит сообщить родственникам, где содержится. Поскольку Пятс помещен по определению суда, а значит, проходит по линии судебно-психиатрического отделения, я обратилась за согласием к Кайдаловой.

— Отказала?

— А когда было иначе? Как всегда, — наотрез. Давай подготовлю письмо за твоей подписью. Ведь ему и впрямь всего ничего осталось. В конце концов, сообщать родственникам о пациентах — наша прямая обязанность. Хотя бы будут знать, где похоронен.

Понизов растерялся. Пятс — осужденный, которому реальное наказание заменено на меры медицинского воздействия. Без согласия судебного отдела утечка информации не допускается.

— Я поговорю с Маргаритой Феоктистовной, — попытался он уклониться от прямого обещания.

Но с Гусевой, прямой и резкой, такая тактика не прошла.

— Не юли, Константин Александрович! — потребовала она. — Сам знаешь: уговаривать Кайдалову — пустые хлопоты. У нее даже кличка — Нельзяха. А речь всё-таки о крупной политической фигуре.

— Именно! Понимать надо масштаб ответственности! Насчет режима, смягчим, конечно, как можем. Выдели палату попристойней. Да хоть с Князем помести, пока того не выпустили.

— Неужели всё-таки выпустят? — не поверила Гусева.