Я буду летать! Первая русская женщина-летчица Зинаида Кокорина - Зинаида Смелкова Страница 4

Сестра выбрала больницу. Сотрудники больницы помогли ей совмещать работу с учебой на заочных курсах фармацевтов. Она стала работать по специальности и как-то раньше меня повзрослела, у нее появились новые друзья. Осталась в памяти забавная ситуация. Рабочий день в её аптеке заканчивался в десять часов вечера. Жили мы на окраине города – и дорога считалась небезопасной. Мама просила брата вечерами встречать сестру. Брат Алексей рос озорным парнем. Он вовремя приходил к аптеке и где-нибудь прятался. А у Сони уже появился поклонник, который часто провожал её домой (что почему-то не нравилось маме). Алеша, терпеливо и с удовольствием изображая из себя сыщика, следовал за ними до самого дома. За завтраком, лукаво подмигнув мне, шепотом спрашивал сестру: «Маме сказать?» Сестра краснела и опускала глаза. Тогда следовал второй вопрос: «Пятак дашь?» Кивок согласия означал, что пятак будет получен и сегодня же будет истрачен на очередной выпуск книжечки о сыщике Нате Пинкертоне. Читать будем все.

Я считалась «книжницей» и нередко книгами расплачивались со мною родители неуспевающих одноклассниц, с которыми я занималась во внеурочное время. Едва ли не с первого класса я занималась «репетиторством»: может быть, это звучало комично, но делалось всерьез, требовало реального времени и, главное, оплачивалось. Немного деньгами, чаще вещами, которые были не очень нужны владельцам – поношенная одежда, какие-то продукты. Так, владелица булочной, после занятий с ее дочерью, давала мне увесистый кулек свежих булок. Дома все радовались, я же не могла их есть: не один раз я видела, как работницы булочной в большом чане вымешивают тесто ногами. А вот платья мы с сестрой носили только перешитые из чужих. Правда, мама умела шить, а главное, форма школьная была у всех одинаковой.

Училась я всерьез и с удовольствием. В 1908 году по окончании школы меня как лучшую ученицу приняли учиться на казенный счет в Мариинскую женскую гимназию Перми, которую я и окончила с золотой медалью.

К этому времени репетиторство по существу стало моей профессией. Мама знала, что я смогу обеспечить себя сама и потому согласилась с моим решением поехать учиться в Петроград. Шел 1916 год.

К сожалению, до революции женщин в Университет не принимали. Я добилась разрешения быть вольнослушательницей на историко-филологическом факультете и одновременно поступила на Бестужевские женские курсы, хотя регулярно учиться не удавалось: надо было зарабатывать на жизнь и платить за обучение.

С Революцией и Гражданской войной совпали большие перемены и в личной жизни. Брат был красноармейцем, умер от чахотки, вернувшись из плена. Я приехала в Пермь, чтобы помогать матери, работала в библиотеке и одновременно поступила в Пермский университет. Однако вскоре не стало и мамы. В Перми меня больше ничего не держало – я вернулась в Петроград. Перевестись на историко-филологический факультет университета было не трудно: после революции обучение стало бесплатным, да и в зачетке у меня были одни «пятерки». Однако в те годы школьного учителя из меня не получилось: сначала я учила курсантов-авиаторов и училась сама; профессионально учителем-историком я стала много позже. «В сохранившихся «Личных листках по учету кадров» в графе «образование» записано: «высшее – военно-авиационное и педагогическое (Ленинградский университет)»^[11].

В студенческую жизнь ворвалась Гражданская война. Думаю, что вопрос выбора: защита революции, Красная Армия или студенческая аудитория – был главным вопросом для многих, с трудом пробившихся «снизу» к заветной мечте – высшему образованию. И большинство уходили в ополчение или сразу вступали в Красную Армию.

Естественно, в кадетских училищах, в вузах «сословных», особенно военных, положение было иным, вернее, иным был выбор социальной позиции и армии. Мы же в отделе кадров оставляли не заявление– прошение об отпуске, а заявление-информацию «Я ухожу в Красную армию».

Вот напоминание о том времени в письме Кости Барташевича. Через 50 лет!

«Пишу в надежде, что Вы не забыли фронт под Двинском, штаб 138 пехотной дивизии и юного подпоручика-адъютантика, по-детски влюбленного в Вас, наш затянувшийся поход, расформирование в имении Морозова и все с этим связанное… Осенью 1918 года Вы вернулись в стены университета, а я поступил на службу в ВЧК по рекомендации нашего комиссара 138 дивизии Рудкина Филиппа Никитовича, помните его?… Впоследствии он – ген-майор танковых войск, Герой Сов. Союза. Умер в 1954 г.)…

Любопытно, а что сохранила Ваша память о штабе 138? Помните Бастракова, старых генералов? И, конечно, не забыли блестящего штабс-капитана Воробья – предмет моей ревности? А вот названия полков дивизии помню уже плохо… Однако, я увлекся по-старчески. Воспоминания теснятся, пора унять разыгравшуюся память…»^[12]

Милый Костя! Из всего штаба 138 дивизии помню только «старых генералов» (вернее, офицеров: генерал, помнится, был один), перешедших служить в Красную Армию: меня поражало, что перемена формы одежды нисколько не изменила их манеры держаться – «военная косточка» видна была сразу. По внешнему виду наши молодые командиры проигрывали им сразу и безоговорочно.

А вот адъютанта Барташевича помню. И наш первый разговор, и мое появление в штабе 138 дивизии. Мы встретились на Набережной Невы и почему-то разговорились. Удивительно, как легко вы меня сагитировали. Главный ваш довод: сегодня в руках нужна винтовка, а не книжка. Вот разобьём Юденича, защитим Петроград… Наверное, это совпадало с моими мыслями Во всяком случае уже на втором нашем свидании направление нашей прогулки определялось расположением штаба… В штабе срочно нужна была машинистка. Признаюсь, что возникшая между нами симпатия (возможно что-то большее) была взаимной. Вот этих двух-трех дней оказалось достаточно, чтобы я приняла решение оставить университет и пойти секретарем-машинисткой в штаб 138 дивизии, где, конечно же, служили вы. Как был оформлен мой отпуск в деканате, я не помню. И так же естественно, после расформирования дивизии, я ушла из штаба, вернулась в университет. Потом была в студенческом ополчении. Официально же я вступила в Красную Армию в феврале 1921 года.

Примерно так я ответила на письмо Кости Барташевича. Позже судьба подарила нам встречу, когда он неожиданно пришел на новоселье в московскую квартиру, полученную мною после реабилитации. Прошло всего полвека. В воспоминаниях время сдвигается. Но это деталь уже совсем другой жизненной ситуации.