Селена, дочь Клеопатры - Франсуаза Шандернагор Страница 4

Все, что осталось в воспоминаниях Александра и его сестры о раннем детстве, – это запах ночи и игры на террасах в свете маяка.

Лето. Девочке два с половиной года. Она говорила уже достаточно хорошо, но не настолько рассудительно, как полагалось. Однажды вечером она убежала от присматривавшей за ней служанки, и ее стали искать, потому что близилась ночь. Кормилица Сиприс с криками бегала по всем внутренним комнатам и темным, словно могилы, дворикам, по очереди взывая к богу Серапису, всемогущему покровителю Александрии, к спасительнице Исиде, «мадонне с младенцем», к Исиде «с десятью тысячами имен, морской звезде, женщине-богине, матери-спасительнице». Однако найти принцессу не удавалось. Солдаты, которым было велено ее охранять, решили в свете маяка осмотреть крытые галереи вдоль моря; они шагали взад и вперед по террасам, затем с факелами в руках отважились пройти по узкой дамбе и даже спуститься к скалам у подножия гор.

Няня звала снова и снова:

– Моя сладкая, мой мед, моя маленькая куропатка… Где ты спряталась, мой скарабей? Не бойся, золотая голубка. Отзовись, ответь своей Сиприс!

Очень далеко, у вершины дворца, в самом конце дамбы, один ливийский солдат наконец обнаружил одежду, брошенную у подножия статуи основателя династии, Птолемея Сотера, изображенного в наряде фараона. Позади этого каменного памятника на земле лежала малышка с распростертыми руками. Мертвая? Нет, она смотрела на позолоченное пламенем маяка небо, а рукой поглаживала сохранившие тепло дня плиты мостовой, чтобы потом отдать это тепло звездам. О стране, в которой жила, она знала только то, что в полдень небо наполнялось острыми и пронизывающими насквозь зубами, а ночью – глазами: там, вверху, сияли, словно кошачьи глаза, небесные светила.

Солдат поднял ребенка и принялся бранить ее:

– Ты во что играешь, маленький скорпион? Ты забавляешься, в то время как мы места себе не находим! Ах ты, порочный книжник, дочь Сета ^[9]!

Дочь Сета – типичное оскорбление. Даже хуже; назвать царскую дочь дочерью дьявола и «порочным книжником» означало прямо оскорбить Ее величество… Но солдат, переполненный эмоциями, оттого что все-таки нашел принцессу, не выбирал выражения, в то время как малышка, решительно упираясь и царапаясь о кольчугу, высвободилась из его рук, соскользнула на землю и, по-прежнему нагая, снова легла на мостовую. Она вытянулась, потом свернулась в клубок и стала щеками, ногами и ладонями тереться о теплый камень.

– Зачем ты это делаешь? – спросил удивленный ливиец.

– Хороший камень, – прошептала девочка и добавила так, словно раскрывала секрет: – Камень ласкает, он утешает меня теплом.

Лежа в свете маяка, будто в колыбели, принцесса больше не пыталась понять, то ли она оживляла мрамор, то ли сама превращалась в камень.

Следует признать, что у Царицы не хватало времени на заботу и ласки. С момента рождения близнецов она видела их едва ли раз шесть, да и то мимоходом. Теперь, живя во дворце на острове Антиродос, она приезжала на «континент» только по случаю церемоний, посвященных почестям и приношениям Исиде Локиас, которые проводились в храме на территории дворца Тысячи Колонн, а также на празднование дня рождения своего первого любовника Цезаря, которому она возвела небольшой храм рядом с Ботаническим садом, и для встреч с иностранными послами, которые, согласно обычаю, проходили в зале судебных заседаний в одном из «внутренних» дворцов (то есть расположенных на самом мысе Локиас, в отличие от тех, которые были построены последними правителями за пределами прежней царской территории).

Когда Царица прибывала с острова, высаживаясь на берег в собственном порту со всей своей свитой, она всегда торопилась. И речи не могло быть о том, чтобы зайти в Синий дворец, слишком удаленный от центра. Впрочем, она знала, что ее дети в безопасности: их защищают скалы, им светит маяк, плохой воздух ветер уносит в сторону, а синий цвет оберегает их здоровье…

Время от времени она просила приводить молодых принца и принцессу туда, где пролегал ее путь, – под колоннаду храма или на набережную Царского порта. В эти дни Сиприс и Таус, кипрская и фиванская кормилицы, наряжали малышей – безусловно, на египетский манер: темной краской для бровей рисовали на веках двойную линию, на щеки накладывали румяна, волосы смазывали ароматным маслом и надевали на их руки, шеи и лодыжки амулеты из лазурита. Царица, ее камердинер, охрана, секретари, слуги с опахалами – все на мгновение останавливались и смотрели на них сверху вниз. Клеопатра разглядывала детей с такой тщательностью, словно изучала свитки казначейских счетов своего царства.

– Почему у моего сына на лице лишай?

– Это ожоги от солнца, госпожа.

Она поворачивалась к секретарям:

– Пусть пригласят моего лекаря. И пошлите Менкеса нарисовать на всех стенах комнаты принца глаз Гора ^[10]. Запишите!

Или же:

– Я полагаю, что моя дочь чересчур худа…

– Она мало ест, госпожа.

– Почему?

– Грустит. Сколько я ей прислуживаю, столько она грустит.

– Запишите: пусть мой управляющий пошлет принцессе шимпанзе из моего зверинца. И я требую немедленно поменять повара! Новый повар будет готовить ей фруктовое пюре из фиников, печеный инжир, сердцевину лотоса и варенье из цитрона. Пока моя дочь еще слишком мала, чтобы оценить нильскую черепаху или жареное мясо гиены.

Затем она быстро удалялась, иногда погладив кого-то из детей по щеке, но никогда не по голове: она питала отвращение к блестящим от масла волосам, от которых оставались жирные пятна на руках.

Кормилицы боялись таких осмотров и передали свои страхи близнецам. Дети каменели перед этой величественной незнакомкой, увешанной драгоценностями, с огромным париком из косичек, на котором возвышалась священная кобра. Они точно знали, что стояли перед Царицей, почти богиней, но даже не подозревали, что она была их матерью. Впрочем, понятия «папа», «мама», «родители» не имели для них смысла: это были слова, которых они никогда не слышали, и люди, которых они никогда не видели. Фактически о семье они знали только как о фратрии ^[11]: «брат», «сестра».

– Александр – это мой брат, – говорила девочка.

– Да, Птолемей Цезарь тоже, – отвечала кормилица.

– Его зовут не Птолемей, – возражала девочка. – Его зовут Цезарион.

– Как хочешь…