Ингмар Бергман. Жизнь, любовь и измены - Тумас Шеберг Страница 4

Их осталось не так уж много, жен и любовниц Ингмара Бергмана, но те, что были приглашены и могли приехать, собрались 17 августа 2007 года возле форёской церкви.

Кэби Ларетай в темных очках и в накинутой для тепла пелерине, с тростью, в сопровождении сына. Лив Ульман, вся в черном, тщательно причесанная, с черной лентой в волосах. Биби Андерссон, как всегда, с короткой стрижкой, в черном жакете с белым воротником и узором из белых листьев. Харриет Андерссон в черном жакете и белой блузке.

По всей видимости, вместе им было очень хорошо. А почему бы и нет? Все они вошли в Hall of Fame [3] режиссера. Ревность давным-давно угасла, а возможная злость отправилась в архив. Так он на них повлиял. Артистический талант и любовь действовали как навеки связующее звено, и все они хорошо сыграли свои роли, те, какие он им назначил, и в профессии, и в частной жизни. Теперь пришло время последнего акта, они проводят к вечному покою мужчину, которого любили, каждая по-своему и в особенных обстоятельствах. Стоял погожий день на исходе лета, правда, немного ветреный, как нередко бывает на островах далеко в море.

Лив Ульман и Биби Андерссон приехали вместе, на такси. Уже не одно десятилетие они близко дружили, а в свое время еще и делили постель с мужчиной, которому теперь пришли отдать дань уважения. Кэби Ларетай, четвертую и предпоследнюю жену, единственную остававшуюся в живых, летом 1965-го во время съемок “Персоны” сменила новая возлюбленная, Лив Ульман; вторую главную роль в этом фильме играла Биби Андерссон. Ларетай и Ульман он обманул с женщиной, с которой сейчас соединится, с последней женой, Ингрид. Харриет Андерссон была среди них как бы ветераном. С нею он завел роман еще в 1952-м.

Объединяло их и то, что все они участвовали в его успехах. Обе Андерссон и Ульман принадлежали к числу самых ярких его звезд. Ларетай, концертирующая пианистка, внесла музыкальный вклад в несколько фильмов. А Ингрид Бергман, чьи останки скоро перенесут на красивое готландское кладбище, не один десяток лет была ему большой поддержкой, в том числе и во время эмиграции в Германию после шумного налогового процесса в середине 70-х.

Таким образом, его последние минуты на земле стали грандиозным, поистине кинематографическим финалом – режиссер, непрестанно искавший вдохновения, в окружении предметов самой бурной своей страсти. Феллини или Скола создали бы из этой интриги нечто вправду замечательное.

И конечно, дети, общим числом девять, хотя им никогда не придавалось подобной важности; они просто были неминуемым результатом его горячего желания видеть, как женщины расцветают.

Этот день начался рано. Уже в половине восьмого приходский звонарь перекрыл территорию вблизи церкви, чтобы держать посторонних на расстоянии. К числу нежелательных гостей относились и представители СМИ, за исключением двух утвержденных Бергманом фотографов, которым предстояло увековечить происходящее. Рядом установили большую палатку с практичными туалетами снаружи для неотложных целей.

Ровно в ii.20 подъехал автобус с приглашенными, а еще через десять минут – семья. У входа в церковь они остановились поздороваться со священником – Агнетой Сёдердаль. Пасторша с ее рыжей шевелюрой была не единственным цветным пятном на фоне в целом корректно приглушенной гаммы. Петер Стормаре вез в кресле-коляске Эрланда Юсефсона, страдающего болезнью Паркинсона. Непослушные ноги актера никак не желали утвердиться на подножке, а растрепанные волосы, выглядывая из-за церковной ограды, взблескивали серебром.

Ровно в 12 зазвонили колокола, можно было начинать церемонию в средневековой церкви. Надгробная речь пасторши, псалмы – 391-й “Лишь день один” и 277-й “Возьми руки мои”. Затем “Сарабанда” из Пятой виолончельной сюиты Баха в исполнении солистки Хелены Ларссон. Пасторша спела “Последний путь” готландского поэта Густава Ларссона.

Полчаса спустя притвор церкви открылся, и простой гроб, где лежал режиссер, одетый в свою любимую кожаную куртку и не менее любимые адидасовские кроссовки, вынесли к открытой могиле и бережно опустили в землю.

На протяжении сорока пяти минут гости прощались с усопшим. Очередь была весьма длинная. Изобилующие слезами, однако сдержанные сцены, пока не настал черед Петера Стормаре. Актер подошел к могиле вместе с женой Тосимой, преклонил колени, уронил на гроб красные розы, всхлипнул, прикрыл рот ладонью, встал, поклонился, повернулся к семье, коротко кивнул и отошел в сторону.

Театральное прощание вызвало такое раздражение у Бёрье Альстедта, что три года спустя в своих мемуарах он не мог не вспомнить его. Оба актера принадлежали к числу наиболее преданных поклонников Бергмана, но у могилы режиссера спектакль разыграл именно Стормаре.

Он не иначе как хотел обнять могилу Бергмана. Я актер. И потому увидел в каждом жесте Стормаре умышленность, мог бы заранее рассчитать, что он сделает. Сам я в тот миг, когда шагнул к гробу Бергмана, опять-таки совершенно сознательно решил поступить прямо противоположным образом. Отбрасывал все, пока не осталось почти ничего. Можете рассматривать это как протест против актеров вроде Стормаре. Позеры. Я поднял руку с розами, разжал пальцы, выпустив цветы, и отошел.

Таково было обрамление смерти. До самого конца жизнь режиссера оставалась спектаклем, достойным сдобренной интригами национальной сцены, которой он некогда руководил.

Родители сестер – Вероники Ролстон и Роуз Бриттен Остин, – Маргарета Бергман и ее супруг Пол Бриттен Остин, не так давно, с промежутком в год, ушли друг за другом в мир иной, и вот теперь пришло время хоронить брата матери.

Веронику Ролстон удивила заурядность похорон. Она ожидала более грандиозного представления, учитывая, кем был усопший. С другой стороны, ей пришлось по душе, что надо всем витала некая элегантная скромность, вполне под стать замкнутой жизни дяди в последние годы. Она спросила Даниеля Бергмана, сына режиссера и Кэби Ларетай, почему не допущены речи, и в ответ услышала, что здесь присутствует очень много искусных в риторике актеров, а им следует помолчать. Возможно, родные опасались, что речи отвлекут внимание от главной персоны.

Когда настал черед сестер попрощаться с дядей, обе подошли к могиле. Они принесли не только большую охапку красных роз. Ролстон держала в руке серебряный бокальчик с водой, которую благословил далай-лама Тензин Гьяцо. Сперва она хотела просто бросить бокал на гроб, но передумала, поскольку сестра сказала, что, наверно, получится слишком громко. И она просто вылила желтоватую воду в могилу. Ей нравилось поступать слегка вопреки условностям, а Бергман любил ее энергию и фантазию.