Запретный город - Кристиан Жак Страница 4

— Скверное дело, начальник.

— Что случилось?

— Один из наших воинов найден мертвым, начальник. Еще ночью.

— Нападение? — встревожился Собек.

— Не похоже… Виновных мы не обнаружили. Не угодно ли взглянуть на мертвеца?

Собек оставил свою комнату и направился к телу вслед за подчиненным.

— Череп расколот, рана на виске, — подвел он итог беглого осмотра.

— Упал, удивительного тут мало, — решил страж. — Это было его первое дежурство, местность он знал еще плохо. Поскользнулся на камушке и покатился под откос. Не в первый раз такое случается и, увы, не в последний.

Собек расспросил остальных дозорных: никто ничего странного в ночи не заметил. Похоже, что и в самом деле просто несчастный случай…

— Что ты тут делаешь, Жар? Почему не на пастбище?

— С этим покончено, отец.

— Что ты такое несешь?

— Не буду я твоим наследником.

Сидя на циновке, селянин разложил перед собой волокна папируса, из которого делали желтоватые свитки для письма. Он, понятно, собирался сплести из этих волокон веревку.

— С чего это ты?

— Да тоска страшная все твое хозяйство.

— Ну, это ты сотню раз объявлял… Понимаю: не нагулялся еще. Молодой потому что. Мне вот и в голову ничего такого не приходило, — я знал, что надо трудиться, не то семью не прокормить. Я осчастливил твою мать, я вырастил четверых детей, трех твоих сестер и тебя, и у меня вот эта усадьба и славный кусок ухоженной земли в придачу… Неужто за это я не заслуживаю доброго слова? А когда я умру, ты не обнищаешь и будешь меня благодарить до конца своей жизни. Ты хоть знаешь, что нынешний год превосходен, ибо разлив был полноводным? Урожай будет богатым, а подати не вырастут, потому что я договорился со сборщиками налогов о послаблении. И ты все это хочешь порушить?

— Я собираюсь изменить свою жизнь.

— Громкие слова. Брось. А коровы останутся голодными — ты про это подумал?

— Коровы травку щиплют и без меня. Да и замену мне ты легко найдешь.

От смятения и тоски голос отца надломился:

— Что ты задумал, Жар?

— Буду рисовать и писать красками.

— Но ты же земледелец и сын земледельца! Какой прок затевать то, чего не будет и быть не может?

— Судьба у меня такая.

— Ох, сынок, дурной огонь жжет тебя изнутри. Туши его скорее, не то сгоришь.

Сын печально улыбнулся:

— Не обманывайся, отец.

Селянин схватил луковицу и надкусил ее.

— Что собираешься делать? Вот прямо сейчас?

— Попрошусь в братство Места Истины.

— Ты совсем рехнулся!

— Думаешь, не гожусь?

— Годишься, не годишься — откуда я знаю? Но ты в самом деле ума лишился… И ты понятия не имеешь, что за житье у этих мастеровых — не жизнь, а мука и горе горькое! Храни тайну, служи тайне, то запрещено, этого нельзя, никакой воли… А начальство — знаешь какое злющее?.. Каменотесы каменной крошкой дышат, руки ломит усталость, а потом и ноги начинают болеть, а там и спина разламывается… И умирают от изнурения! А что ваятели! Долбить камень долотом не легче, а много горше, чем рыхлить землю мотыгой. Они вкалывают и по ночам, да еще глаза портят — светильники-то убогонькие. И так день за днем — не передохнуть.

— Здорово ты Место Истины знаешь!

— Люди рассказывали… А ты что, мне не веришь?

— Люди разное болтают. Слухом земля полнится, да только все слухи — ложь.

— Не хватало еще, чтобы собственный сын меня учил! Я тебе что, враг? Дурного я тебе не посоветую. Нрав-то у тебя вон какой вздорный — ты меня слушать не хочешь, как же ты сможешь это… ну, дисциплину ихнюю блюсти?! Ты же, если что не по тебе, сразу бунтовать. Трудись на земле, как я, как предки наши, и будешь счастлив. Повзрослеешь — сам будешь смеяться над своими детскими бреднями.

— Тебе меня не понять, отец. Давай не будем переливать из пустого в порожнее.

Селянин отшвырнул свою луковицу.

— Ладно. Ты — сын мне. И должен слушаться.

— Прощай.

Жар повернулся к отцу спиной. Тот обернулся, оглядел утварь, схватил первое, что под руку подвернулось, и огрел свою кровинушку по широченной спине.

Сын медленно повернулся.

То, что отец увидел в глазах юного великана, так его испугало, что он готов был, кажется, вдавиться в стену, к которой прижался спиной.

Низенькая женщина выскочила из чулана, служившего ей укрытием, и ухватилась за правую руку своего могучего сына.

— Не смей! Не для того я тебя под сердцем носила, чтобы ты на отца руку поднимал!

Жар обнял мать:

— И ты туда же, мать. Ты тоже меня понять не хочешь. Я на тебя не обижаюсь. Успокойся, я ухожу и возвращаться не собираюсь.

— Уйдешь из дома, — подал голос ободренный поддержкой отец, — наследства лишу.

— Твоя воля.

— Обнищаешь. С голоду помрешь.

— Мое дело.

Покидая отчий дом, Жар задержался на миг на пороге, зная, что больше сюда не вернется.

А вступив на дорогу через поле с колосящимися хлебами, юноша глубоко вздохнул. Перед ним открывался новый мир.