Александр Невский. Национальный герой или предатель? - Наталья Пронина Страница 4

Эти претензии базировались в первую очередь на предвзятом использовании евангельских строк об апостоле Петре, которому Христос сказал: «ты, Петр, и на камне сем (по-гречески Petros —petra —скала, камень) я создам церковь мою, и ворота адовы ее не одолеют». Однако вскоре к этому добавилась и откровенная фальшивка «Константинова дара» —так называемой официальной грамоты, согласно которой император Константин Великий в знак благодарности «за наставление в истинной вере» и «исцеление от проказы» якобы передал римскому епископу —папе Сильвестру I —верховную власть над Западной частью Римской империи [11]. Так что, отмечает исследователь Б. Я. Рамм, уже в выступлениях Льва I (440–461) папа прямо объявляется «наместником» апостола Петра на земле и создаются догматические обоснования примата римского первосвященника над главами остальных христианских церквей. Причем, указывает тот же историк, с самого начала эти догматы стали подкрепляться такими весьма значительными реальными факторами, как приобретаемая римским духовенством земельная собственность [12]. Западно-римская церковь быстро превращалась в богатейшего землевладельца, и именно на этом крепло ее не только духовное, но и светское могущество.

Могущество, которое в очень скором времени дало возможность римским первосвященникам посягнуть на саму концепцию власти. Ибо если на Востоке, в Византии (т. е. в Восточной части Римской империи), сам император являлся наместником Христа, а тем самым и главой всей христианской церкви (в том числе и римской епархии), то на Западе… На Западе уже с конца V века началась усиленная разработка идеи всемирной власти римского епископа. Например, папа Геласий I (492–496) заявлял, что «величие пап выше, чем величие государей, так как папы освящают государей, но сами не могут быть освящены ими» [13].

Таким образом, теократические притязания римских понтификов, их стремление избавиться от любого подчинения светской власти, и в первую очередь власти константинопольского императора, становились все более ощутимыми. Так же, как все более явственной становилась политическая и духовная разобщенность между Восточной и Западной частями когда-то единой Империи. В реальной повседневной жизни это находило выражение, например, в том, что зимой элементарное почтовое сообщение между Римом и Константинополем почти прекращалось. Так что хотя римский епископ формально еще по-прежнему продолжал оставаться подданным константинопольского императора, но даже утверждение вновь избранного папы подолгу задерживалось. (Скажем, после выборов Целестина (422–432) прошло целых полтора года, пока Константинополь утвердил его избрание.) Наконец, стремительно забывался раннесредневековым Западом сам греческий язык —его место занимала грубая латынь. И ни религиозные, ни философские учения Малой Азии уже не доходили до Рима, захлестываемого волнами нашествий варварских племен.

Особенно жаждал освободиться от подчинения Константинополю папа Григорий I (590–604). «С этой целью, — отмечает историк, — он подстрекал антиохийского и александрийского епископов к сопротивлению распоряжениям константинопольского патриарха». Доказывая, что титул «вселенский» присвоен столичным патриархом незаконно, папа требовал от императора удалить из церкви этот «безбожный и гордый титул». В то же время он заявлял, что может существовать лишь титул «верховного епископа», на который законно претендует лишь один римский епископ, являющийся главой всей церкви в качестве прямого преемника апостола Петра [14].

Иными словами, при Григории I папство уже открыто вступило в борьбу за собственное верховенство. Точно так же, как открыто был отвергнут папством существовавший в Византии высокий принцип именно равноправного взаимодействия церковной и светской властей. То единое в Духе взаимодействие императора и патриарха, которое получило глубокое философское определение «симфонии»… Но Запад, повторим, отверг пример Византии. И, пишет историк, «подобно отдельным светским феодалам, дравшимся между собою за власть, за богатство, за первенство, папство подрывает могущество светской власти и с ожесточением ополчается именно против равноправия двух сил, духовной и светской, которому не должно быть места там, где провозглашена «христианская республика», поглощающая, разумеется, государство. Ссылаясь на сочинения бл. Августина, Григорий I в обращении к императору говорил, что «земная власть служит небесной», что христианское государство должно быть прототипом идеального царства божьего (civitas dei). Изгнание из «божественного мирового порядка» «двуглавого чудовищат подчинение всего христианского мира принципу единства только под эгидой Рима становятся со времен Григория I главной задачей папства» [15].

Это все обостряющееся противоборство с Константинополем не остановила даже угроза захвата Рима лангобардами. Ненависть к Византии была столь велика, что папы считали за лучшее идти на переговоры с варварами, нежели просить военную помощь у императора. Так, Григорий II и Григорий III предпочли прямо откупиться, отправить очень крупные денежные суммы лангобардскому королю Лиутпранду (712–744) и даже уступить ему часть своей территории. Более того, за спиной Константинополя начались тайные дипломатические переговоры между Римом и Павией, лангобардской столицей. Но когда стало ясно, что плодами побед Рима над византийскими силами в Италии может воспользоваться лангобардский король, то папа снова вступил в переговоры с Византией. Причем эти переговоры умышленно затягивались, ибо, пишет историк, Рим «мечтал о том, чтобы создать какую-либо третью силу, которую можно было бы поочередно направлять то на Византию, то на лангобардов, тем самым сохраняя свою собственную независимость». И «такой силой, — подчеркивает С. Г. Лозинский, — казалась папству франкская монархия» [16]. Окончательный политический разрыв Рима с Константинополем произошел в момент, когда папа Стефан III (752–757) сам отправился за Альпы, к франкскому королю Пиппину Короткому (741–768). Отправился просить у него помощи одновременно и от лангобардов, и от византийских императорских войск…

Стефан III не ошибся в своих расчетах на этого правителя-узурпатора [17]. Общим советом франкской аристократии в Керси на Уазе действительно было принято решение защитить «дело святого Петра и святой римской республики». Король Пиппин обещал своим войскам щедрые награды за участие в войне с лангобардами, и в 754 г. франки одержали победу. Одновременно папа, стремясь закрепить сей удачный союз, венчал Пиппина королевской короной изапретил франкам на будущие времена под страхом отлучения от церкви выбирать королей из какой-либо другой семьи помимо той, «которая была возведена (на трон) божественным благочестием и посвящена по предстательству святых апостолов руками их наместника, суверенного первосвященника».