Фараон - Карин Эссекс Страница 4

— Как тебе будет угодно, — отозвался Цезарь.

С этого момента разговор пошел на родном языке царицы. Цезарь изъяснялся по-гречески, словно уроженец Афин. Он оценил хитроумный ход Клеопатры, позволивший ей одновременно и продемонстрировать владение его родным языком, и в то же время принизить латынь по сравнению с более изысканным эллинским. Никто не мог сравниться гордостью с греками, и эта девушка не представляла собой исключения.

Но она была умна и необыкновенно обаятельна, и Цезарь обещал, что вновь возведет ее на престол, в соответствии с волей ее отца и обычаями страны. Он поступил бы так в любом случае, но теперь он мог сделать это с особенным удовольствием. Он не только порадует юную царицу, но еще и доведет до бешенства евнуха Потиния, отвратительного типа, которого Цезарь презирал. Клеопатра же, со своей стороны, отдавала Цезарю большую часть ее сокровищ, чтобы он увез их с собой в Рим в счет долга Рабирию. Цезарь заверил ее, что будет счастлив расплатиться с этим старым болтуном и избавиться от него. Клеопатра рассмеялась: ей вспомнилось, как колыхалась огромная задница Рабирия, когда он удирал из Александрии.

— Надеюсь, тебе нравится наш город, — сказала Клеопатра. — Завладели ли мы тобою столь же успешно, как ты завладел нами?

Цезарь, не удержавшись, рассмеялся. Он рассказал девушке, как недавно посетил лекцию в Мусейоне, центре наук, о котором много слышал за эти годы. Клеопатра сообщила, что и сама обучалась там и что в изгнании ей больше всего недоставало не мягкой постели и не сотни поваров, готовивших для нее наилучшие яства на свете, а книг, хранящихся в великой библиотеке, и разговоров с учеными и поэтами, дававших пищу ее разуму.

Теперь, очутившись дома, в безопасности, Клеопатра вновь почувствовала себя хозяйкой. Она уселась поудобнее, закинув тонкие, изящные руки на спинку дивана и вытянув маленькие ножки, обутые в сандалии, и велела принести вина. Цезарь лишь поражался, глядя, как непринужденно она распоряжается в его присутствии. Но, в конце концов, это ведь ее дворец. Прежде чем Цезарь успел сообразить, как это получилось, они уже заспорили о философии власти. Цезарь выпил лишку и принялся восхвалять Посидония, а Клеопатра возражала ему буквально по каждому пункту.

— Посидоний ясно показал, что Рим, объяв все народы, превратит человечество в союз людей, объединенных общими интересами под властью богов, — объяснил Цезарь. — Через подчинение осуществляется гармония.

С губ Клеопатры невольно сорвался смешок.

— А разве Рим обнимает, диктатор? Не правильнее ли будет сказать «удушает»? — спросила она, и в ее широко распахнутых глазах заплясали искорки. Цезарь не мог понять: то ли она спорит с ним потому, что ее действительно волнует эта тема, то ли затем, чтобы возбудить его. Чарующий голос, звучащий, словно таинственный музыкальный инструмент, и чувственная плавность движений позволили Клеопатре преуспеть скорее во втором, нежели в первом.

— Может быть, Рим и удушает, но лишь ради общего блага, — сказал Цезарь.

— И какого же? — осведомилась она.

— В Галлии, где я провел много лет, племена, происходящие от одного корня, говорящие на одном языке, делящие общее наследие, соперничают с незапамятных времен, пытаясь уничтожить друг друга. Я вскоре понял одно обстоятельство. Хотя моя армия и воевала со всеми этими племенами, там постоянно попутно велась еще и тайная война, в ходе которой племена непрерывно сражались между собой. То же самое творится и в Иллирии, и в Дакии. На самом деле борьба за владычество Рима над миром — это средство насадить мир. Только через рабство племена обретают свободу от вечных междоусобных распрей. Первым шагом всегда является подчинение коллективной воли какому-нибудь проницательному и решительному человеку. Ты понимаешь, о чем я?

— Да, — с готовностью отозвалась Клеопатра, и это заставило Цезаря задуматься: уж не копит ли она мысли для того, чтобы нанести неожиданный удар? — Ты стремишься не удушать, а объединять.

— Ты слишком юна, чтобы знать Посидония, моя дорогая, но знакомство с ним было бы для тебя благотворно. Он много путешествовал, изучая искусства и науки по всему свету.

— Странно. Мы не видели его здесь, в Александрии, где, как известно, собираются величайшие философы, — ответила Клеопатра, к раздражению Цезаря. — Но как бы то ни было, это единство людей, которое ты описывал, диктатор, уместно лишь для тех, кого, как ты уверен, ты должен улучшить. А что оно может дать нам, грекам, цивилизованному народу, не нуждающемуся в улучшении? Как мы можем процветать под владычеством культуры, чье искусство и философия очевидно произошли от наших?

Это и вправду было уже чересчур. Но Клеопатра произнесла это столь очаровательно! Она явно понимала, что не имеет никакой реальной власти над ним. Цезарь мог позволить себе быть великодушным. Клеопатра столь молода — она сказала, что ей двадцать один год, — меньше, чем было бы сейчас его дочери Юлии, останься она в живых…

— Боги явно перебрали хмельного в тот день, когда решили сделать некую высокомерную юную гречанку царицей до неприличия богатого народа. И я, несомненно, напился пьян, раз согласился вручить власть подобной девушке.

— Царица благодарит тебя.

— Как тебе известно, дитя, и как мы видели здесь, в твоей стране, без господина не обойтись. Это очевидно. Это соответствует закону богов и повелениям природы. В противном случае начинаются беспорядки. «Сильные делают, что пожелают, а слабым остается лишь страдать», если, конечно, мне позволено будет цитировать грека по-гречески.

К этому времени они с Клеопатрой уже остались наедине. Царица давным-давно отпустила пирата, а Цезарь — своих людей. Они сидели друг напротив друга на ложах, обтянутых белым льном, а между ними стоял столик с освежающими напитками и лакомствами. Некоторое время царица пристально разглядывала Цезаря, и он позволил ей это: ему доставляло удовольствие смотреть на пятна румянца, проступившие на высоких скулах девушки, и на пляшущие в ее глазах огоньки вдохновения.

— Разве не могут два цивилизованных народа, греки и римляне, править бок о бок? Разве народ, чья мощь заключена в военной силе, не в состоянии сотрудничать с другим, сила которого — в мире разума, мире искусства, знания и красоты?

— Такое возможно, но маловероятно. Люди состоятельные, буде им предоставляется такая возможность, всегда стремятся к власти и богатству.

— То же касается и женщин, — заметила Клеопатра.

— Да, мне еще не доводилось видеть женщину, лишенную честолюбия, — отозвался Цезарь. — А если женщина обладает достаточными средствами, многое становится возможным.

— Я рада, что ты так думаешь.

Клеопатра, довольная, откинулась назад, сложив изящные руки на коленях; на лице ее играла спокойная улыбка, как если бы она думала о какой-то очаровательной шутке, известной лишь ей одной. Цезарь был уверен, что они еще не завершили первую часть спора. Но сейчас ему хотелось завладеть ее разумом — как будто Клеопатра являлась еще одной землей, которую следовало завоевать во имя Рима и единства. Однако же она была не из тех женщин, которых можно просто взять. «Она, — подумал Цезарь, — представляет собой женщину, отдающую себя исключительно по собственному желанию. Она отдает себя так, как отдала бы весь мир».